Флинксу уже приходилось посещать храмы Объединенной Церкви, хотя он никогда не ходил на официальные службы. Без сомнения, по всему городу было разбросано несколько десятков подобных зданий. Возникло искушение сесть в удобное кресло; даже специальные сиденья для транксов так и манили. Однако он решил не останавливаться. Сама церковь выглядела слишком открытой.
Внезапно ощущение упрямой ярости, которое Флинкс отождествлял с Коерлисом, исчезло. Вот так действовал проклятый Дар — то он есть, то его нет; временами словно короткое замыкание в мозгу. Он обеспокоено бросил взгляд в сторону выхода, понятия не имея, где сейчас Коерлис со своими телохранителями, то ли свернули в сторону, то ли все еще идут по следу. Вал чужих эмоций, совсем недавно затапливавший его сознание, исчез, и Флинкс знал: сколько ни напрягайся, заставить Дар «включиться» снова невозможно.
Он бросил взгляд на Пип. Теперь придется все время поглядывать на крылатого змея; в отличие от способностей Флинкса, особое чутье драконши было результатом естественной эволюции. Она все время была настороже. Плохо лишь, что у нее не хватало ума отличать враждебность, устремленную конкретно на Флинкса. И еще — Пип определяла источник угрозы тем точнее, чем ближе он находился; зачастую к этому времени было уже поздно бежать. И все же сейчас полагаться Флинкс мог только на спутницу — до тех пор, пока не проснется его собственный Дар.
Он бросил взгляд налево. Если храм построен в соответствии с традициями, тут должен тянуться ряд небольших библиотечных комнат. В какой-нибудь из них можно запереться изнутри. Этим Флинкс добился бы уединенности, но зато отрезал бы себе пути к бегству. Нет, не стоит, сказал он себе и свернул вправо.
И зашагал по коридору с таким видом, будто совершенно точно знал, куда идет. Над чередовавшимися дверьми парили маленькие светящиеся буквы, поднимаясь и опускаясь по мере того, как Флинкс приближался или удалялся, и замирали на уровне глаз, когда он оказывался напротив двери. Некоторые складывались в имена, другие — в названия.
Не желая пользоваться лифтом, он взбежал по лестнице на третий этаж, перепрыгивая через две ступени, и свернул в новый коридор. Здесь было очень тихо, как и в уже пройденных Флинксом помещениях храма.
Миновав несколько распахнутых настежь дверей, он услышал из глубины очередной комнаты голос, заставивший его остановиться.
— Ты выглядишь взволнованным, сын мой. И усталым. Может быть, я сумею тебе помочь?
Флинкс бросил взгляд в глубину коридора, откуда пришел. Там по-прежнему было пусто. Он внутренне напрягся, но не почувствовал угрозы. Было такое впечатление, будто человека по имени Коерлис вообще не существует.
Стоящий в дверном проеме человек был намного ниже и старше Флинкса, с широкой лысиной, окруженной венчиком совершенно седых волос, и густыми серебристыми бакенбардами. На аквамариновой сутане не было ни пятнышка.
Бросив взгляд на Пип, Флинкс убедился, что глаза у нее закрыты, и задумался. Он долго бежал и теперь нуждался в передышке. На первый взгляд это было самое подходящее место. Общительный священник смотрел на него дружелюбно и с любопытством; нужно было отвечать.
— Я оказался втянут в конфликт и поэтому сбежал. Стараюсь избегать драк.
Добродушное лицо священника еще больше смягчилось:
— Это хорошо. Может быть, зайдешь и посидишь немного? Похоже, тебе нужно передохнуть.
— Спасибо, вы правы.
Кабинет был выдержан в обычном духе Объединенной Церкви. На столе стоял компьютерный монитор, на стенах висели комнатные голоэкраны и диаграммы, в углу стояла коробка со сферическими мнемокристаллами, а заднюю стену украшала трехмерка с изображением северного леса, источающего запах перегноя и влажного утра, и бурно текущим потоком на переднем плане. Очень подходящее зрелище для того, чтобы расслабиться и придти в себя. А удобное старомодное кресло, к которому святой отец подвел Флинкса, просто манило к себе.
Флинкс оглянулся на дверной проем.
— Хочешь, чтобы нам никто не мешал? — спросил священник.
Флинкс с благодарностью кивнул, и хозяин кабинета пробормотал что-то в устройство, имевшее отдаленное сходство с тюльпаном. Тут же дверной проем оказался наглухо перекрыт, и не какой-нибудь занавеской, как в обычной исповедальне, а самой настоящей дверью.
