Жена отца Феоктиста, бывшая учительница физкультуры, а ныне, как называли ее приходские старухи, матушка настоятельница, уже месяц как отсутствовала в Славянолужье. Гостила у сестры в Питере, где заканчивал мореходное училище их с отцом Феоктистом единственный сын. Лиса знала, что настоятель славянолужского храма очень гордится сыном, и, поворачивая к дому, готовила, вежливые вопросы об успехах молодого морехода, чтобы хоть как-то разбавить и оживить тоскливое обсуждение завтрашней заупокойной службы.
У дома на веревке сушился растянутый на солнцепеке черный непромокаемый дождевик. Лиса равнодушно прошла мимо, потом оглянулась, замедлила шаг. От дождевика разило сырой плесенью и тиной.
— Ну, тогда до завтра, Михал Петрович, ключ я Марье Егоровне оставлю до вечера. Когда цветы доставят, пусть у нее возьмут и от ризницы тоже. — На крыльцо из дома вышли отец Феоктист и Чибисов.
— Миша, вот и я, — Лиса помахала Чибйсову рукой, приветливо, нежно улыбаясь. Этим утром в субботу она опять была с ним особенно ласкова. Потому что… что-то в Чибисове ее все-таки смутно настораживало. Позвонив вчера вечером и твёрдо сказав, что заночует в отеле, он примчался сюда среди ночи. А точно ли он ездил в Москву, в такую даль? И второй день подряд? — усомнилась Лиса. — Может, он просто сказал мне это специально, чтобы…
— Мы обо всем уже договорились, — Чибисов грузно сошел по ступенькам. — Я тебя, Лизочек, прогонял сюда только зря.
— Ничего, немножко проветрилась. Тебя в офисе ждет куча народа. Из Тулы дважды звонили и с хвощевского спиртзавода насчет доверенности, которую тебе Антон Анатольевич подписал!.. Здравствуйте, отец Феоктист, — поздороваласьЛиса.
— Здравствуйте, Елизавета Максимовна, — бравым капитанским баритоном приветствовал ее священник. Чибисов кивнул ему, обнял Лису за плечи и развернул к своей машине. Отец Феоктист провожал их долгим взглядом со своего пастырского крыльца.
— Ты не знаешь, он что, на рыбалке вчера, что ли, был? — спросила Лиса Чибисова, когда они вышли за ограду.
— Он? Не знаю, мы об этом не говорили. А что?
— Так, ничего, — Лиса кивнула на болтавшийся на веревке дождевик. — Тоже мне капитан Крюк нашелся…
Кто-то швырнул камешек в открытое окно — Катя услышала это сквозь смутные обрывки сна. В саду в листве яблонь шумел ветер.
— Не выдержал, приехал, дурачок, — подумала Катя с облегчением. Захотелось открыть глаза и начать этот новый день с чистого листа.
— Здравствуй.
Катя вздрогнула и быстро села на постели, натянув простыню до горла. В Славянолужье приехал не «драгоценный В.А.». Снаружи на подоконник облокотился Никита Колосов. На фойе зеленовато-серого сумрака едва забрезжившего утра его фигура в обрамлении белой оконной рамы выглядела как портрет неизвестного.
— Ты правда здесь или ты мне снишься? — шепотом спросила Катя.
— Как тебе больше нравится? — Никита ответил тоже шепотом. Голос его был осипшим то ли от схваченной простуды, то ли от выпитой накануне водки.
— Который час?
— Четыре. — Он легко подтянулся, вскинул свое тело на подоконник, уселся боком, собираясь, очевидно, со всей серьезностью перебраться из сада в дом, как вдруг…
— Люди добрые, помогите! Кто-нибудь… Соседи! — заполошный крик Веры Тихоновны распорол тишину. — Катя, проснитесь! Ради бога… Там, во дворе, кто-то ходит, кто-то чужой!
Дверь на утлую Катину терраску с треском распахнулась, и Вера Тихоновна — всклокоченная и бледная, как полотно, в ситцевой ночной рубашке и с увесистым березовым поленом в руках — застыла на пороге, созерцая проникавшего через окно в дом начальника отдела убийств.
— Помогите, убивают! Матерь божья, заступница! Колосов птицей слетел с подоконника в сад. Катя, не успев окончательно проснуться, захлебнулась восклицаниями, успокаивая помертвевшую от страха учительницу. Самым нелепым объяснением, конечно же, было: не бойтесь, это не вор и не маньяк, это сотрудник правоохранительных органов.
Колосов, сконфуженный и почти наповал убитый, красный, нет просто багровый от стыда, смирненько обошел дом Брусникиной и чинно, как и подобает человеку нормальному, постучался в запертую дверь. Катя спрыгнула с постели, накинула на плечи халат и босиком помчалась через всё комнаты открывать. Брусникина на кухне отмеривала себе в чашку валокордин. Когда Катя ввела за собой Колосова, лицо Брусникиной выразило все, что угодно, кроме радости и привета.
