Вера Тихоновна на это ничего не ответила. В этот вечер (где-то около восьми снова пошел дождь) она вяло, без обычного интереса, смотрела свой старенький телевизор. А потом уже перед сном вдруг спросила Катю:
— Вы гадать не умеете?
— На картах? Если только на женихов, на четыре короля? — пошутила Катя, но, увидев в глазах Брусникиной какое-то тоскливое, тревожное выражение, перестала улыбаться.
Легли около полуночи. Дождь мерно барабанил по крыше. Катя плотно закрыла дверь на свою терраску и распахнула окно, впуская в комнату свежий сырой воздух. В саду было темно, хоть глаз коли. Катя села боком на подоконник, подставила руку дождю. Вот и еще один день прочь. Сколько же еще ей придется провести здесь? И какой, к черту, это поиск, когда не задействованы ни возможности местного ОВД, ни информаторы. Хотя чем могут помочь в деревне негласники? Вся округа и так негласно шепчется о разной чертовщине. Вон и отец Феоктист «суеверия» помянул, назвав их «дьявольским экспериментом». Интересно над кем? Конец его проповеди точно был адресован убийце. Знает ли отец Феоктист что-то конкретное? Или, может, о чем-то догадывается?
За окном в темноте послышались быстрые шаги — раскисшая от дождя глина чавкала под чьими-то ботинками. Кто-то прошел по улице мимо забора. Но в ночи ничего не было видно.
«Воскресенье, вот и ходят-бродят, — подумала Катя. — Кто это может быть так поздно? Не к нам ли?»
Но все снова было тихо. Лишь дождь шумел в листве яблонь. Катя собралась было в душ, но тут от долгой спячки неожиданно пробудился телефон.
— Алло.
— Привет.
Это был «драгоценный В. А.».
— Привет.
— Только не бросай трубку, я прошу тебя.
— Я и не бросаю, — сказала Катя. — Это твоя манера.
— Слушай и не перебивай. Мне плохо. Плохо без тебя. Очень.
Катя, ликуя в душе, тем не менее держала паузу по системе Станиславского.
— Ну, что молчишь?
— Ничего. А я тебя ждала и вчера и сегодня. Думала — приедешь.
— Ждала? — Кравченко вздохнул — Я дурак, да?
— Ненормальный ты. Я тебе сто раз говорила: ты просто ненормальный.
— Когда ты вернешься домой?
— Не знаю, пока еще надо побыть здесь. Тут два убийства, и совсем ничего не ясно. Никакого просвета… А я тебя так ждала, эх ты! Обещал мороженое привезти. Полцарства за фруктовый шербет. Что в выходные-то делал?
— Ничего, сегодня Серега Мещерский прилетел.
— А, ну тогда все ясно, — усмехнулась Катя, — ты откуда звонишь?
— Из машины. У вас дождь льет?
— Да.
— Вот еду и думаю: в конце концов, всего три часа туда, три обратно…
— Куда это туда? — тревожно осведомилась Катя.
— Догадайся с трех раз, шер ами.
— Даже не вздумай!
— Почему? — спросил Кравченко гордо. — А если я хочу видеть свою жену?
— Я тебя прошу, я умоляю… Дорога скользкая, ночь, дождь, и потом…
— Что?
— Я тебя полночи буду ждать, не спать. С ума сходить. А мне завтра работать надо, думать. Мне нужна ясная голова.
— Ладно, не беспокойся, не приеду, — Кравченко хмыкнул. — А говоришь, ждала… Ну, спокойной ночи, дорогуша.
— Вадичка, подожди…
— Бон суар. И давай первая отключайся. А то снова скажешь, что я трубку швырнул.
Катя бросила телефон на постель. Вот и побеседовали с мужем. С любимым, ненаглядным, драгоценным, бесценным, ненормальным. Интересно, ревность — это болезнь или дурная привычка?
Она легла. Закрыла глаза. Надо было сказать ему — приезжай. Приезжай сейчас же. Она тоже виновата. Почему они с Вадькой должны страдать и ссориться? Зачем вообще она торчит здесь? Какой от нее толк?
Дождь барабанил все тише, глуше. И, убаюканная этой дробью, Катя незаметно для себя начала засыпать. Через какое-то время она проснулась — за окном было уже не темно, а серо. Сад тонул в сырой мгле. Тишину нарушил какой-то звук — вроде бы где-то далеко заржала лошадь — отчаянно, испуганно, срываясь на визг. А может, это только ей почудилось, приснилось? Потом словно целая вечность прошла. И вдруг что-то резко ворвалось в сон, разрушая его.
Катя села на постели, прижав руку к бешено бьющемуся сердцу. Что это?!
Кто-то громко и неистово колотил во входную дверь. Когда Катя открыла ее, она увидела участкового Трубникова; в мокром забрызганном грязью дождевике. За его спиной стояла Елизавета Кустанаева. Она была очень бледна.
