На подъезде к МКАД во встречном направлении уже двигался нескончаемый поток машин. Утром все ехали только в Москву. И Катя порадовалась, что ее осенила гениальная мысль ехать утром из Москвы.
А потом началось Подмосковье. Замелькали деревни, дачные поселки, коттеджи, поля, леса и перелески, речки, пруды. Обычно дорогой Катя любила смотреть в окно, успевая заметить все на свете. Но теперь, цепко держа руль в своих слегка окостеневших от напряжения руках, она не видела ничего — ни слева, ни справа. Взгляд ее был прикован к габаритным огням впереди идущей машины. А иногда, когда семерку обгоняли, ревя мощными моторами, грузовые фуры или Икарусы, Кате вообще хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этих грохочущих монстров, тяжело утюживших ленту шоссе.
Говорят, глаза страшатся, а руки делают. Долго ли, коротко ли, но восемьдесят километров Катя проехала. Остановилась на обочине. Передохнула. Часы показывали четверть восьмого. Мимо проносились машины. Их вели сплошь мужчины. Катя, провожая Машины взглядом, чувствовала себя чужой на этом празднике жизни и остро завидовала. Увы, сейчас ей было ясно как день: есть в мире две разные стихии — женская и мужская. Дорога была изначально стихией мужской. Противоположный пол царствовал здесь с незапамятных времен странствующего рыцарства и караванных путей из варяг в греки. То, что вместо коней сейчас были машины, не имело значения. Машины были только средством. А дух был прежним, древним. И дух этот был исполнен соперничества, задора, риска и скорости. Катя чувствовала, что те, кто вдыхал пыльный воздух дорог полной грудью, лишь терпят ее здесь, снисходительно позволяя ползти по крайнему убогому ряду среди тихоходов и дохлых чайников с наклейками у на заднем стекле.
Верно говорят — всяк сверчок знай свой шесток… Чтобы как-то взбодриться, Катя подумала, что в Шумахеры она все равно не пошла бы, хоть ей миллион золотом —плати. Снова завела машину, тихонько тронулась с места и поехала. И опять замелькали деревеньки, дачи, овраги, перелески, подмосковные городки и поля. За Ступином машин стало мало, а шоссе напоминало взлетную полосу. И Катя даже чуть-чуть расхрабрилась и прибавила газа, воображая себя, как в детстве, реактивным истребителем. На сто первом километре нути она вдруг успокоилась. От сердца словно что-то отлегло. Можно даже, оказывается, ослабить мертвую хватку руля, и ничего не случится страшного… руль никуда не денется. Не оторвется. Катю теперь страшно удивляло и радовало все; что машина чутко слушается руля, что мотор мерно урчит; все кнопки-переключатели работают. И что вообще ехать вот так, без напряга, по свободной дороге среди полей и лесов… почти приятно. А потом произошло настоящее чудо: Катя оторвала наконец от руля правую руку, дотянулась до магнитолы и включила музыку. Приемник был настроен на радио Орфей, и в салон ворвались скрипки Вивальди — Лето из Времен года. Подстегиваемая музыкой, Катя прибавила газу.
Ух ты! Восемьдесят в час — кому рассказать, не поверят никогда!
Мимо, легко обгоняя маленькую семерку, пронесся черный Мерседес, мигнул насмешливо фарами и… Через минуту солнце блеснуло на его заднем стекле далеко впереди.
В половине десятого Катя увидела справа на обочине синий указатель: д. Журавка. Деревня вытянулась вдоль шоссе. За околицей, конечно же, имелся традиционный пруд, в котором плескались утки, за ним виднелась новенькая авто-заправка, похожая на игрушечный пластиковый конструктор. Катя подъехала к заправке, остановилась, высматривая в окно участкового Трубникова. И почти сразу же увидела его: к ее машине неторопливо направлялся длинный и худой, как дядя Степа, милиционер. На вид ему было за сорок. Мундир его был не ной, но тщательно подогнан по фигуре и аккуратно отутюжен. Лицо милиционера было коричневым от загара, а длинные ноги в сапогах (деревенская особенность) смахивали на циркуль. Милиционер степенно приблизился, нагнулся к машине точно шлагбаум, приложил руку к козырьку фуражки:
— Здравия желаю! Издали вашу машину по номеру узнал. Майор Трубников Николай Христофорович, здешний участковый уполномоченный.
