В глубине души каждая женщина мечтает лишь об одном «праве» — любить и быть любимой! Поверь, это я тебе говорю как духовник, принявший за годы своего служения более ста тысяч исповедей, большей частью от женщин. Психические патологии я, конечно, в расчёт не беру, это — удел медицины.
— Так значит, ты думаешь, что и с этими «храмовыми танцовщицами» — тоже мужики поработали?
— А то! Ты бы смог свою беременную жену вот так, как ты сейчас на экране видел, на весь мир выставить?
— Нет, естественно!
— А муж этой бедной Гали Колокольниковой смог! Ты представляешь, что у неё должно в душе сломаться и перевернуться, чтоб в такой гадости участвовать? А её родной отец, который свою дочь с детства в бунтарском духе воспитывал и во всех её «акциях» участие в качестве свидетеля принимал, с ней полгода потом не разговаривал за то, что она, по остаткам стыда в душе, отца на эту свальную оргию в музее не пригласила…
— Блин! Животные! Что муж, что папаша… — не выдержав, выругался я. — Они что, вообще шизики или извращенцы? Или и то, и другое?
— Ну, уж точно не христиане…
— Да, батюшка, — не выдержав оставаться сидящим, я заходил взад и вперёд по келейке Флавиана. — Девахи-то эти «конкретно попали»…
— А теперь те же хитрые и злобные мужчины-богоборцы делают их с помощью СМИ героинями и знаменем борьбы против Бога, Церкви и России. А затем во имя «узниц совести», да ещё и их руками, сотворят ещё столько мерзостей, сколько сейчас и предположить невозможно!
— Господи! Бедные девчонки! — схватился я за голову. — Это сколько же всякого зла — презрения, осуждения, ненависти — по ним теперь рикошетом шарахнет! Ой дурочки! Ой бедолаги! Господи, помоги им покаяться!
— Аминь! — вставая, подтвердил Флавиан и, оборотившись к иконам, с крестным знамением произнёс: «Даруй им, Господи, покаяние всецелое и сердце люботрудное во взыскание Твое!».
— Аминь! — подтвердил уже я молитву Флавиана. — Отче! А записку-то за них подать можно?
— Подай! — кивнул Флавиан.
— …Sono un italiano, un italiano vero! — реально похожим на Тото Кутуньо голосом пел лысоватый, среднего возраста итальянец в малиновом пиджаке, подыгрывая себе на синтезаторе и с удовлетворением поглядывая на танцующих.
А посмотреть было на что — европенсионеры «зажигали»! Человек двенадцать-четырнадцать, встав в три ряда посреди небольшой танцевальной площадки, покрытой шероховатыми серыми мраморными плитками неровной формы и огороженной крашенными в яркие цвета мини-скамеечками вместо заборчика, хорошо отработанными движениями слаженно двигались под вышеупомянутый старый хит некогда безумно популярного «шептуна из Сан-Ремо».
— Наверное, это местные, — предположил я, глядя, как чётко поджарые итальянские пенсионеры поворачиваются вокруг своей оси, взмахивая при этом ножкой, затем делают разворот в другую сторону и взмахивают уже другой ножкой, — скорее всего, у них тут есть какая-нибудь танцевальная студия, а это её посетители, уж больно они слаженно танцуют!
— М-м-м! Возможно! — кивнул Флавиан, потягивая мелкими глоточками из большого бумажного стакана с напечатанным на нём видом входных ворот в водолечебный парк холодную минеральную воду, столь возлюбленную некогда римским Папой Бонифацием Восьмым, что в честь него впоследствии и назвали саму эту водолечебницу.
— Может, присоединимся? — нарочито невзрачным тоном спросил я, взглянув наивно-чистым взглядом на погружённое в самое широкое из найденных мною под козырьком галереи плетёных ротанговых кресел величавое тело отца игумена. — Нам же гид объясняла, что для очищения клеток организма от шлаков надо их после наполнения этой минеральной водой встряхивать, как если отмываешь кефирную бутылку от осадка!
Она говорила, что танцевать лучше, чем просто ходить по галерее, для этого и танцплощадку здесь организовали! Так чё — тряхнём молодостью, отче?
— Мы с тобой… — Флавиан глотнул целебной воды, — походим по галерее… — глоток, — потом, немного погодя… — глоток, — походим и встряхнём клетки…
— Ну, как благословишь! — вздохнул я. — А то бы сейчас твист какой-нибудь выдали или брейк-данс, на зависть этому пенсионному кордебалету…
