— Нет! — Искренне удивился Венька, — А при чем тут Мельник.
— Ты что? Он ничего не знает! — Венька явно услышал в голосе Лизки Малкины базарные крикливые нотки, так она выговаривала при всех Исеру. — Ты знаешь, что Мельник к ней ходил?
— Ну…
— Ну! А зачем он к ней ходил? Что, рыбу фаршировать? У него же вся семья в гетто погибла… а у нее муж сидит, и она отказалась развестись с ним… когда ей органы предложили отказаться от него… они… они нашли друг друга… ты знаешь сколько ей лет? Это она выглядит старухой, а ей тридцать пять…
— Тридцать пять? А Мельник-то старик!
— Старик! Если он седой, так это не старик! А отчего он седой? Его спасли, а их нет… их расстреляли… и он пошел обратно… в гетто, потому что не хотел жить… но его поймали… ой, это целая история… в общем свои его поймали на передовой и опять спасли… а он просил, чтоб его зачислили в часть, так его не взяли, потому что он видит, как курица… и вот он седой…
— Я знаю! — Соврал Венька — он ничего этого не знал, и теперь задним числом вдруг в его памяти возникали отдельные слова и фразы, которые тогда, давно, ничего не значили, а теперь подтверждали ему, что Лизка говорит правду. — Какой же я дурак! — Думал он, — или равнодушный какой-то…
— Он ее звал с собой. Он же с сестрой и племянником уезжал… а она не могла…
— Почему? — Спросил Венька.
— Ты что, нарочно? — Закипятилась Лизка. — Я ж говорю, что она развестись с мужем отказалась…
— А! — Наконец догадался Венька.
— Вот, теперь Мельник уехал, а она совсем… — И Лизка покрутила пальцем у виска. — А знаешь, — она приблизила свое лицо к Венькиному, — он не хотел ехать. Она ему пообещала, что обязательно приедет к нему… туда… знаешь, у кого, как у ее мужа «без права переписки» — никто еще не вернулся… — Она помедлила и добавила, — говорят…
— Откуда ты все знаешь? — удивился Венька.
— Знаю. — Твердо сказала Лизка. — И как ты со своей… этой… целовался… научился уже…
— Тебе-то что! — Обиделся Венька и смутился.
— Ничего. Ты не знаешь, почему это так всегда в жизни получается, что кому-то это не нужно, а у него есть, а кому очень хочется-тому никак не дается?
— Ты это о чем? — Прикинулся Венька. Он подумал, что Лизка опять про поцелуи.
— Вот — они уехали, а торговки и шофера там не нужны.
— Да? — Опять удивился Венька.
— Дурак ты! А нарешер нефеш![83] — С сердцем добавила она.
— Да?
— Да, да… если научился, так покажи…
— Ничего я не учился, — смутился Венька, — я просто провожал ее…
— Глупенький, я знаю… иди, что шепну… — Венька приблизил к ней свое лицо, тогда Лизка обхватила рукой его шею, притянула к себе и крепко прижалась губами к его губам. Венька почувствовал, что падает назад, и его спасла стена дома.
— Зачем ты? — Спросил он запыхавшись. Лизка пристально посмотрела ему в глаза и тихо сказала, опустив голову:
— У меня ж нет никого… даже поговорить не с кем… — Венька почувствовал вдруг, что ему ужасно жалко ее, что, может, она бы тоже побежала на край света, как он к дяде Сереже, чтобы только поговорить, и он тихо ответил:
— Прости, пожалуйста… ты так всегда говоришь…
— Как?
— Ну, вроде, разыгрываешь меня…
— Это я так… стесняюсь, — шепнула Лизка и юркнула в дверь.
Вечером в стекло постучал Шурка. Венька вышел к нему.
— Мы съезжаем, — Сказал тот.
— Почему?
— Генерал с семьей на дачу переезжает. Нам машину дает вещи перевезти. А у него своя прислуга… народа много получается.
— И куда вы?
— В деревню к тетке… не далеко… двести верст всего… под Рязанью.
— И когда?
— Через три дня велено.
— Жалко очень…
— Послушай, Венька, — поговори с матерью — пусть разрешит тебе с нами. Я знаю, что она тебя не отпускает…
— Это не она — отец…
— Он что, вернулся?
— Нет. Но она сначала должна написать ему… в известность поставить… будто посоветоваться, а он не позволит… я знаю.
— Ну, хочешь, я свою мать попрошу. — Венька стоял молча и думал.
— На все лето?
— Ну, да! Там река, рыбалка, пасека… — соблазнял Шурка.
— Хочу, — неуверенно ответил Венька и подумал, что теперь, после отъезда Эсфири, скучать ему тут не по кому. Он еще раз перебрал в памяти всех знакомых, родных и еще раз твердо сам себе сказал уже вслух: «Нет!»
