Я силился понять, что мне хотели сообщить. Прикидывал и так и эдак. Несколько раз пытался прочитать телеграмму мельком, быстро, чтобы машинально пропустить возможные опечатки. Что-то получалось. Ага! Вот тут. Ясно, что не «чедоман», а чемодан. Они пытаются зиять чемодан. Ну и бог с ними! У бабуси действительно был чемодан. Но что они все-таки пытаются сделать?
— Головоломка, — наконец сказал я. — Пошутила бабуся.
— Ну да, — сказал Иван. — Очень нужно ей шутить на рубль с лишним, да еще тащиться на телеграф.
— Внук Колька ходил на телеграф. Ясно.
— Ему тоже больше делать нечего, как развлекать тебя ребусами. Нет. Тут что-то есть. Подумать надо.
— А как же с попаданием поезда в другую реальность? — сурово спросил Степан Матвеевич. — Так все и оставим?
— Я вот что думаю… — начал Иван.
— Артем, — дверца приоткрылась, и в просвете показалось извиняющееся лицо Инги. — Артем, станция. — Она смешно сморщила носик. — Зинаида Павловна говорила…
— А-а… Помню, помню. Сейчас. Иду.
— Конечно. Надо прогуляться, — согласился Иван.
— Ты все понял, Артем?
— Все, Инга. Не волнуйся. Сделаю все, что в моих силах и еще чуть сверх того.
За окнами поползли какие-то станционные постройки, хотя поезд еще и не замедлял ход. Надо было взять деньги из пиджака.
На боковом столике в нашем купе прямо ногами на застеленной газетой столешнице стоял ребенок. Его держал за трусики взмыленный папаша. Матрас был закинут на багажную полку, а спальная поднята, верхняя часть окна открыта. В нее-то и старался просунуть свою головку малыш. А отцу, кажется, уже было все равно. Рука ребенка взмахивала воображаемой саблей. Малышу было хоть и жарко, но очень интересно, и в его головку, кудрявую и светлую, приходили всякие разные мысли.
— Хочу мороженого!
— Мама купит у дяди, Стасик.
Я потянулся за пиджаком.
— Мы не мешаем вам?
— Нет, нет. Я все равно выхожу на станции.
Кроме нас, в купе находился только Валерий Михайлович. Он лежал на своей полке с влажной от пота тряпкой на лбу. Семен, Тося и Зинаида Павловна уже, наверное, пробивались к выходу.
— Хочу самолет! — потребовал мальчик.
— Мама купит у дяди, — обреченно пообещал отец.
— Хочу Черное море!
— Мама купит у дяди, Стасик.
— Хочу сестренку Вальку!
— Мама купит у дяди…
— Хочу…
Поезд остановился, и я ступил на перрон станции Балюбино. Вправо и влево тянулись торговые ряды. И продавали здесь только детское приданое. Ясно. Меня словно ждали. Не знаю, что делали другие пассажиры, не до этого мне было, а я шел вдоль прилавков, и пачка чего-то разноцветного росла с каждым моим шагом.
— Девяносто два рубля семьдесят девять копеек, — объявили мне у последнего вагона.
Я протянул несколько смятых бумажек — все, что у меня было. Я точно знал, что денег у меня наберется чуть больше сорока рублей, но все же стоял, надеясь на какое-то чудо.
— Еще пятьдесят рублей, — подсказала кассир.
Рука судорожно шарила по карманам. И — о счастье! — в левом кармане зашуршала сложенная вдвое купюра. Я протянул ее. Это была пятидесятирублевка, неизвестно откуда взявшаяся, возникшая, сделавшаяся!
Поезд тронулся, но я успел вскочить в уже закрывающийся тамбур и радостно двинулся в свой короткий путь к сыну и жене.
— Вот… Вот, Инга.
— Сейчас посмотрим, что принес нам папа, — сказала Зинаида Павловна. — Ох и накупили вы, Артем!
Это прозаическое заявление сразу же привело всех в состояние, когда нужно с восторгом рассматривать пеленки и ползунки, говорить: «Ах!» и «Какая прелесть!», — машинально прикладывать распашонки к груди. Инга взглянула на меня снизу вверх как-то странно, но радостно и села на полку рядом с сыном.
— Ну-ка! Ну-ка! — сказала Зинаида Павловна и начала распаковывать сверток. — Ах, какая прелесть! Вы, Артем, молодец!
Распашонки, пеленки и подгузники пошли по рукам. Брали их осторожно, за самый краешек, чтобы не испачкать руками, чтобы не занести какую-нибудь инфекцию. И только Валерка ничего не трогал, изумленно оглядывая эту тряпочную гору — неопровержимое свидетельство нетоварищеского отношения к женщине.
— А это что?! — вдруг удивленно воскликнула Зинаида Павловна.
А правда, что это? Господи… Это были штанишки на мальчика лет семи, рубашка, платьице на девочку годков трех-четырех, туфельки и ботиночки, ленты и пластмассовый пистолет с пистонами! На вырост я, что ли, взял? Ну ладно… А платьице-то мне зачем положили? Да и штанишки я не просил. Мне ведь нужно было для новорожденного. Инга посмотрела на меня сначала удивленно и даже растерянно, но тут же какая-то мысль изменила ее настроение, и она вдруг неудержимо и весело расхохоталась.
