– Что это вы тут делаете? – раздался вдруг голос над самым ухом Надежды.
Она оглянулась и увидела мрачного широкоплечего мужчину в черном костюме. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на Надежду, как ее кот Бейсик смотрел на наглую полевую мышь, которая однажды на даче забралась прямо в его мисочку с кошачьим кормом.
– Я… – растерянно пискнула Надежда, как та самая мышь, – я хотела найти… где здесь туалет?
– Идемте! – мрачно проговорил мужчина и зашагал вперед по коридору.
Завернув за угол, он ткнул пальцем в дверь с понятным каждому силуэтом. Надежда торопливо поблагодарила его и скрылась в указанном помещении.
Отдышавшись и успокоившись, она чуть-чуть приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Мужчина стоял на прежнем месте, мрачно глядя перед собой, и по его лицу было видно, что он готов ждать здесь хоть до утра.
Надежда стояла за дверью и снова чувствовала себя мышью, только на этот раз мышью, прячущейся в норке, перед которой сидит невозмутимый и терпеливый кот. Теперь все упиралось в выдержку и терпение – у кого раньше сдадут нервы, у мыши или у кота. Она простояла так несколько минут, и вдруг ей пришла на помощь случайность. За поворотом коридора послышались чьи-то шаги, и поджидавший ее человек настороженно оглянулся и пошел на этот звук. Надежда тут же выскользнула из-за двери, огляделась и побежала вперед по коридору. За поворотом снова раздались голоса и шаги, она дернула оказавшуюся рядом дверь. Дверь, к счастью, была не заперта, и Надежда выскочила на площадку, откуда вела вниз узкая деревянная лестница.
Стараясь не скрипеть рассохшимися ступенями, она спустилась и толкнула следующую дверь. Ее чуть не ослепило яркое солнце. За дверью был проезд между двумя складами, пыльная асфальтовая дорожка. В трещинах асфальта пробивалась чахлая трава. Надежда хотела выйти наружу, как вдруг в конце проезда показалась черная машина. Это была та самая «БМВ», за которой они с Павлом ехали во вторник. Машина стремительно приближалась к двери. Надежда юркнула обратно и замерла, стараясь даже не дышать.
Мотор «БМВ» затих, хлопнула дверца и послышались шаги. Шаги были какие-то странные – неровные, оступающиеся, и к тому же они перемежались то ли тяжелыми вздохами, то ли приглушенными стонами.
Шаги приблизились, и дверь с тоскливым скрипом отворилась. Надежда прижалась к стене, и ее заслонила открывшаяся дверь. В полутемном помещении после яркого света летнего дня Надежда с трудом узнала двоих мужчин, которых встречала уже дважды, – во вторник утром около китайского ресторана, когда они похитили человека в голубой рубашке, и вечером в подъезде, где они напали на Павла. Конечно, тогда в полутьме и в суматохе их трудно было разглядеть, но сейчас они выглядели просто потрясающе! Черные костюмы перепачканы глиной и грязью, лица в синяках и ссадинах. Оба парня еле шли, поддерживая друг друга, один хромал на левую ногу, другой – на правую.
Полуживые «бандиты» поднялись по скрипучей лестнице и вошли в коридор второго этажа. Пройдя по нему до поворота, они остановились перед запертой дверью, из-за которой доносились приглушенные голоса ссорящихся людей, время от времени прерываемые мучительным стоном. Услышав этот стон, напарники переглянулись с тяжелым вздохом.
– Что делать – надо колоться! – проговорил один из них и постучал в дверь.
За дверью послышались шаги, она распахнулась, и на пороге появился рослый худощавый мужчина с седыми висками. Окинув прибывших взглядом, он поморщился и отступил, пропуская их в комнату.
– Ну что, орлы, – проговорил он, когда дверь снова закрылась за ними, – принесли список?
– Нет, – признался более решительный из напарников, покаянно склонив голову, – понимаете, шеф, обстоятельства были против нас! Мы сделали все, что могли, рисковали жизнью…
– С кем я работаю! – воскликнул шеф, подняв глаза к небу и обращаясь, по всей видимости, к потолку. – Нет, с кем я работаю! Какие помощнички мне достались! Один накануне важной операции так напился, что сегодня от него никакого проку… – шеф повернулся к стоящему возле стены дивану, на котором полулежал человек в несвежем черном костюме, с сильно помятым желтым лицом, на котором было написано непереносимое страдание. Под взглядом шефа этот страдалец испустил еще один стон, полный неподдельной муки, после чего попытался подняться и заплетающимся языком проговорил:
