Финальный аккорд - страница 40

Я охотно согласился.

– Я хочу быть таким же волшебником, как и ты, дедушка.

Так как я все еще не мог уснуть, я откинул одеяло и встал с постели. В лунном свете, который пробивался из окна, я пробрался к футляру. Уже несколько месяцев я не тревожил гитару своим прикосновением. Под ее струнами я увидел розовый конверт. Я выскользнул из комнаты в коридор, где можно было включить свет, не разбудив Анну и Хоуп.

Записка была двенадцатинедельной давности и написана задолго до рождения близнецов. Она была короткой, но приветливой.

Я не был уверен, что Анна еще не уснула, но я прокрался обратно в комнату и подошел к кровати с гитарой. Прислонившись к спинке кровати, я исполнял «Канон в ре мажоре» Пахельбеля нежно и медленно. Та музыка, которая когда-то послужила для нас свадебным гимном, теперь звучала, скорее, как похоронный марш. К тому моменту, когда я закончил играть, по моим щекам катились слезы. Анна тоже плакала, не в состоянии сдерживать дрожь. Она открыла дорогу эмоциям, которые были плотно заперты в течение всего дня, и они беспрепятственно хлынули наружу. Каждая слезинка, которая должна была пролиться во время похорон, разом хлынула на ее лицо. Наконец Анна посмотрела на меня и улыбнулась.

– Спасибо, – прошептала она, – это именно то, что мне нужно было сегодня вечером.

Я не скажу, что боль от потери Фейт прошла быстро, но, к моему удивлению, она затихла раньше, чем я или Анна ожидали. Это не значит, что нам не было грустно, когда мы думали о ней, просто мы были настолько поглощены заботами о малышке Хоуп, что у нас почти не оставалось времени для того, чтобы продолжать думать о потере.

Мы выплакали все слезы, успокоились и затем сделали все возможное, чтобы сосредоточить все наше внимание и любовь на ребенке, который у нас все еще был. По настоянию Анны я добросовестно играл на гитаре регулярней, чем раньше, не только для нее самой, но и для Хоуп. Прочитав где-то, что музыка Моцарта и Бетховена может помочь стимулировать развитие мозга, я часто играл классические произведения, когда Хоуп была маленькой. Иногда я пускал пыль в глаза и пускался в исполнение хорошей песни в стиле кантри или рок-гимна. Просто я хотел быть уверен, что Хоуп развивается гармонично. И каждый раз, когда я пел «Пафф, Волшебный Дракон», ее глаза загорались. Это стало ее песней перед сном, и к тому времени, когда ей было уже два с половиной года, она знала каждое слово наизусть.

На ее третий день рождения, после задувания свечи, Хоуп объявила, что она теперь «большой человек… как мама».

Мы предупредили ее, чтобы она не росла слишком быстро, и сказали, что для нас она по-прежнему маленькая девочка и всегда останется такой, какой бы взрослой она ни выросла. Она очень строго посмотрела на нас обоих и показала три маленьких пальчика.

– Нет, я теперь большая. Смотрите, мне уже много… один, два, свободна![7]

Да, Хоуп была «свободной» – свободно делала все, что только мог придумать ее маленький ум.

В промежутке между ее третьим днем рождения и временем, когда ей исполнилось четыре года, мы постоянно напоминали ей о всех вещах, которые «большие люди» не делают. Например, большие люди не бегают и не прячутся под стойками одежды в JC Penney, спокойно скрываясь там по полчаса, пока мама не начнет в панике выкрикивать их имя. Они также не полощут мягкие игрушки в унитазе, не отстригают им налысо челки и не выскакивают из дома в погоне за бездомной кошкой, когда мама прилегла немного вздремнуть.