Отличия начинались прямо с бороды – у Корнея она была подстрижена. Не так чтобы очень, но некий намек на аккуратность имелся. Потом – фартук. Собственно, не фартук. То, что я с перепугу приняла за фартук, скорее было накидкой из толстой, многослойной кожи с дыркой для головы Одинаково у всех троих. Но если у бородачей, оставшихся позади, эта накидка была тщательно стянута веревочками на талии и на груди, то у Корнея имевшиеся в наличии веревочки свободно свисали – как будто он надел накидку впопыхах, просто натянул, просунув голову в дырку.
Были и другие отличия в одежде. Распознать их было трудновато из-за все тех же кожаных языков, свисающих с плеч, но мне показалось, что штанины Корнея (по крайней мере, их видимая часть) и рукава рубахи выглядят все-таки новее – они даже имели некоторую претензию на белизну, вероятно свойственную им изначально.
– Корней, а ты кто? – осторожно спросила я.
– Я-то? – Щербатая улыбка, возможно означавшая укор моей недогадливости, вновь озарила его широкоскулое лицо.
Он даже замедлил шаг, торжественно поднял указательный палец и, выпятив грудь, гордо произнес:
– Второй личный слуга самого господина лыцара Георга!
Бедняга, нашел предмет для гордости…
Впрочем, тут же я увидела и сам предмет: обогнув фонтан, мы повернули на более широкую аллею и почти ткнулись в кроваво-красную спину лыцара.
Он шествовал вальяжно, не спеша, шлем с головы снял, чинно нес в руке, и ветер теребил его жидкую, песочного оттенка, шевелюру.
– Н-да уж, господин так господин, – не удержавшись, скептически прокомментировала я это величественное зрелище, которое по замыслу исполнителя наверняка должно было внушать благоговение окружающим.
Проклятый мой язык! Лыцар услышал. Остановился и повернулся. И одарил меня бешеным взглядом, в котором причудливо сочетались ненависть и жалость.
Я поперхнулась и споткнулась. Если б Корней не поторопился меня поддержать под локоток, я бы точно грохнулась на ровненький песочек аллейки. Ибо обладатель бешеного взгляда был нечеловечески, просто-таки неестественно красив! Это было узкое породистое лицо норманна-завоевателя. Надменное и хищное. Пронзительные светлые глаза, тонкий нос, четко очерченные презрительные губы, крепкий волевой подбородок – и надо всем этим высокий лоб мыслителя и провидца.
Наши взгляды встретились, и мое ошеломление было, наверно, столь заметно, что льдистые глаза лыцара чуть смягчились (даже лыцарам, надо полагать, льстит искреннее восхищение), а резкие слова, готовые сорваться с губ, так и не сорвались. Он только качнул своей великолепной головой, на которой даже его песочные волосы выглядели очень благородно, отвернулся и вновь продолжил печатать свои путь державной поступью.
Я все смотрела в его гордо выпрямленную кроваво-алую спину, не в силах сдвинуться с места, пока в мое сознание не пробился наконец испуганный шепот Корнея:
– Сюда, княжна, прошу, тропинка на женскую половину здесь!
За кого он больше испугался – за себя, чуть не попавшегося господину под горячую руку, или за меня, которая тоже могла сейчас ощутить всю тяжесть карающей лыдырской десницы? Милый, забавный Корней…
Я еще раз обернулась в сторону главной аллеи, по которой шествовал господин Георг, – смертельно опасная красная клякса на фоне уютной желтизны песка и нежности зелени. Он направлялся к широким белым ступеням, ведущим к высокому порталу здания, размеры которого скрывали окружающие деревья, древними мощными кронами затеняющие фасад.
Впрочем, и беломраморного портала с колоннадой было достаточно, чтобы оценить масштабность сооружения.
И в этой масштабности что-то не вязалось с демонической личностью хозяина. Такой лыцыр должен жить в каком-нибудь узком, как корсет, замке на угрюмой скале. Со сторожевыми башнями, подвесным мостом и бойницами-щелями, в которые окружающая непогода вползает грязно-серым липким туманом.
А здесь… Да, сейчас небо тоже было хмурым, облачно-мглистым, но даже на таком фоне окружающий парк оставался нарядным, благоухающим чем-то фиалковым, а фонтан и колоннада – кокетливо-ампирными. А широкие ступени, ведущие к порталу, казалось, лежали в самодовольной неге и просто манили ногу прикоснуться к их мирному покою.
