Джулиан улыбнулся и пошел дальше. Он знал, что в бригаде ему придумали несколько прозвищ — в основном происхождение их относилось к его крупному крючковатому носу[8]. И было правдой, что за ним они были готовы последовать хоть в ад.
Сент-Саймон бросил взгляд в сторону Бадахоса — город словно распластался по равнине. В трех местах в его стенах зияли бреши. Штурм был намечен на завтрашнюю ночь, но, когда наступали паузы в обстреле, французы старательно заделывали эти отверстия. Взятие Бадахоса обещало быть кровавым: город должен был жестоко расплатиться за свое упрямство.
— Сержанту Горману пришлось расхлебывать кашу с эполетами Корнише, которую заварила ваша Виолетта, — сказал кто-то из темноты у самого его плеча. — По-моему, Фиалка — большая проказница.
— Можно сформулировать и так, Френк, — ответил Джулиан, поворачиваясь к своему адъютанту, молодому капитану. — Но я бы назвал это иным словом.
— Чудной народ эти партизаны, — заметил капитан Френк Фробишер. — Считают нас большими врагами, чем самих врагов.
— Ну, слава Богу, мои дела с Фиалкой закончены, — подытожил Джулиан. — Пусть попробует свои фокусы на лорде, и посмотрим, куда это ее заведет.
Он повернулся и зашагал обратно, к своей палатке.
— Хотите рюмочку перед сном? У меня там был сносный коньяк. Если, конечно, Тим О'Коннор не совершил на него набег в мое отсутствие.
Френк рассмеялся:
— Сомневаюсь, чтобы даже Тиму, с его умением заговаривать зубы, удалось проскользнуть мимо Доббина. Этот парень — сущий цербер, когда речь заходит об охране вашего имущества.
Они нырнули в палатку полковника, где его слуга подрезал фитиль масляной лампы. Котелок с водой уже закипал на огне жаровни с древесным углем.
— Вы, конечно, будете пить чай, полковник? — больше для проформы поинтересовался Доббин, зная неизменный ежевечерний распорядок Сент-Саймона в лагере.
— Позже… Капитан Фробишер выпьет коньяку. Джулиан поставил походный складной стул для гостя, отвернулся, порылся в деревянном ящике, вскоре извлек на свет большую квадратную бутыль прекрасного коньяка.
— Есть у нас стаканы, Доббин?
— Да, сэр, — слуга поставил стаканы.
— Не коньяком ли это пахнет? — раздался веселый голос, и в палатку заглянуло румяное лицо.
— Я так и подумал, что вы вернулись, Джулиан. Благоухание этого райского напитка слышно даже на улице.
Тим О'Коннор с трудом втиснулся внутрь, отчего палатка сразу показалась тесной. Его внушительная фигура заняла немало места. Тим придвинул к себе второй складной стул и сел, лицо его просияло.
— Так расскажите нам об этой знаменитой бандитке. Заслуживает она внимания?
— Не в моем вкусе, — ответил Джулиан вяло и тотчас переменил тему. — Наша бригада во время завтрашнего штурма должна сосредоточить свое внимание на бастионе Сан-Винченте. Есть какие-нибудь соображения по поводу тактики?
О'Коннор и Фробишер немедленно переключили внимание на дела бригады и предстоящий штурм Бадахоса, и Виолетта была забыта. Но нежелание Сент-Саймона говорить о своих совместных с разбойницей приключениях или хоть в самой малой степени удовлетворить любопытство друзей, коснувшихся этой темы, не прошло незамеченным.
Друзья ушли. Джулиан лежал на своей походной кровати, попивал мелкими глотками чай и думал о готовящемся штурме, о своей вероятной гибели, обо всех неизбежных смертях. Завтра он снова потеряет друзей. За четыре года войны на полуострове он потерял их немало, но к этому трудно было привыкнуть. И Виолетта, похоже, тоже видела немало. Он замечал, как ее фиалковые глаза иногда подергивались серой пеленой воспоминаний, а на дне их, в самой глубине, таилась тьма. «Да, весьма противоречивое создание, — думал Джулиан. — Яркая, чувственная, а внутри?.. Что за омут темных страстей?..»
И тут он вспомнил, что больше не должен думать о Фиалке. Забыть ее страсть, озорство, насмешки, мелькнувшее облачко грусти… ее руки… глаза… С этим покончено. Этого не будет больше никогда.
