— Но ты весьма далека и от того, чтобы походить на шелковый кошелек, — ответил Джулиан холодно.
— Но ведь это ваша работа — сделать из меня шелковый кошелек. Разве не так? — вспылила она.
Он ответил беззаботным кивком головы:
— Моя работа — попытаться, но я никогда не гарантировал успеха, если помнишь.
В этот момент вернулся хозяин, избавив таким образом Тэмсин от необходимости отвечать. Она отошла к окну и села там, глядя сквозь затуманенное цветное стекло на людей, сновавших по узкой улочке внизу. Казалось, дождь им не мешает, но, подумала она, если дождь непременное условие жизни, то придется научиться не замечать его.
Пока она смотрела в окно, у двери гостиницы остановился всадник. Это был крупный мужчина, закутанный в тяжелый плащ. Судя по всему, он был известной личностью: он еще не успел спешиться, как из дома выбежали двое кучеров в ливреях, чтобы, невзирая на дождь, подержать его лошадь. Некоторое время он еще стоял под дождем, оглядывая улицу, и вдруг Тэмсин почувствовала странное покалывание в затылке. От этого человека исходило веяние силы и властности, и тут невозможно было ошибиться — оно плотно окружало его. Незнакомец повернулся и вошел в дом, стягивая на ходу шляпу, с которой струилась вода, и обнажая роскошную гриву седых, как пена, волос. Через мгновение он скрылся с глаз. Странное покалывание в затылке все не проходило, и Тэмсин решила, что озябла. Инстинктивно она повернулась от окна к теплу, к уюту комнаты, стараясь отгородиться от сырого и темного дня, оставшегося снаружи. Сойер вытянул пробку из винной бутылки, а девушка-служанка поспешила накрыть круглый стол у огня. Габриэль уткнулся носом в свою кружку с ромом, издавая довольное кряхтенье. Напиток был не так хорош, как грог, к которому он привык на «Изабелле», но и от него становилось славно — он согревал брюхо. Габриэль бросил взгляд на Хосефу, сидевшую на скамье с кружкой в руках. Сейчас она выглядела чуть менее несчастной, дождь больше не капал на нее, и взгляд ее остановился на блюде славных золотистых корнуолльских пирогов, которые стояли на каминной полке, чтобы не остывали.
Это была почти безмолвная трапеза. Тэмсин сделала было попытку завязать беседу, но так как никто не реагировал, девушка погрузилась в собственные мысли. Как-то ей все-таки было нужно умилостивить полковника и умерить его гнев. Казалось, его раздражение еще усугубилось после того, как они ступили на английскую землю. Как если бы прибытие на его родину окончательно убедило Сент-Саймона в том, что у него нет выхода из отвратительного положения. Стоило бы как-нибудь скрасить ему это печальное существование. Конечно, она могла бы найти способ сделать его приемлемым. Тэмсин через стол бросила взгляд на его лицо. Отблески огня из камина озаряли его чеканный профиль, но не смягчали резких линий сжатого рта. Она вспомнила, каким он бывал, когда смеялся, охваченный искренним весельем, и как это было не похоже на его язвительный смех, который ей доводилось слышать в последние дни. Она вспомнила ту удивительную нежность, которую он проявил к ней на «Изабелле». Должно же было существовать что-то, чем она могла бы его смягчить.
— Если вы уже поели, я предлагаю ехать дальше. — Резкий голос полковника внезапно нарушил тишину, и Тэмсин вздрогнула, как будто ее застигли врасплох за мыслями о нем. — Я прикажу подать лошадей.
Он отодвинул стул и встал.
— Спускайтесь вниз, как только будете готовы. Дверь с грохотом захлопнулась, и они услышали, как его сапоги энергично — как и все, что он делал, — простучали по лестнице. Габриэль и Хосефа последовали за ним, а Тэмсин отправилась на поиски туалета. Когда пятью минутами позже она спускалась по лестнице в холл, до нее снизу донесся голос Джулиана.
Тэмсин остановилась прислушиваясь. В его голосе прозвучали нотки, которых она прежде не слышала. Ледяная вежливость, вызвавшая у нее представление о замерзшей тундре. Она сделала еще шаг вниз, заметив, что почему-то ступает на цыпочках и почти не дышит, хотя сама не понимала почему. Она снова приостановилась на очередном лестничном марше, откуда хорошо просматривался холл внизу. Холл был темный, обшитый деревянными панелями, его мрачность несколько смягчалась светом масляной лампы, свисавшей с потолка.
