Винченцо надел беретто: его рыжевато-русые волосы резко контрастировали с темным тоном шерсти. Он улыбнулся – открытой, веселой и доброй улыбкой, осветившей все его смуглое лицо от упрямого подбородка до золотистых ресниц.
– Хорошо. Будь спокоен, Антонио. Я пойду в обход. Собственная жизнь мне еще не надоела.
Они крепко обняли друг друга, словно прощались на долгое время.
– Я провожу тебя, Винчи! – крикнула я, обрадованная, что есть повод сбегать на баштан.
Он протянул мне руку:
– Хорошо, только не отставай!
Последнее замечание оказалось неуместным: едва мы вышли за ворота, как Винченцо посадил меня себе на плечи.
– Я ведь уже большая, – запротестовала я смущенно.
– Ничего, меньше башмаков собьешь.
Дорога круто шла вверх, густо усыпанная опавшими листьями гранатовых деревьев. Потрескивали сучья под ногами Винченцо. Серебряная листва олив подернулась сверкающим золотом, а кудрявые склоны гор, поросшие темной бархатной зеленью, теряли летнюю пышность и все больше вспыхивали осенним румянцем. Далеко вверху возвышались подернутые лиловой дымкой гордые кроны пихт и сосен. Приближался вечер, и солнце розовело, как цветки абрикоса, окрашивая небо из нежно-сапфирового в опалово-огненный цвет.
– Винчи, если ты станешь работать в каррарских рудниках, ты дашь мне хоть одним глазком на них взглянуть? – спросила я весело. – А то я никогда не бывала нигде, кроме нашей деревни!
Я болтала без умолку, не замечая, что дрыгаю ногами и чувствительно бью башмаками Винченцо по груди.
– Если ты будешь расти побыстрее, Ритта, то да.
– Но я и так уже не маленькая… А следующей весной мне будет уже восемь.
Винченцо улыбнулся.
– Вот тогда я и повезу тебя в Каррару… Но сперва мне надо самому туда устроиться.
– А почему тебе не нравилось работать у синьора Чьеко?
– Как тебе сказать, Ритта… Я думаю, что всегда буду у него только подмастерьем.
Мы подошли к развилке, и Винченцо опустил меня на землю. Слева чернел большой трухлявый крест, вытесанный в незапамятные времена и вместо фигуры Христа увенчанный петухом – тем самым, что прокричал в ночи, когда Петр в третий раз отрекся от своего учителя.
– Все, Ритта, возвращайся домой, – сказал Винченцо. – Дальше тебе незачем идти. Уже поздно, а в горах темнеет быстрее.
Он поцеловал меня в обе щеки и, засунув руки в карманы куртки, пошел дальше. Я испугалась, увидев, какой он выбрал путь.
– Винчи! Винчи! – закричала я. – Почему ты идешь в горы?
– Потому что так быстрее, – сказал он, оборачиваясь.
– Но ведь ты пообещал Антонио, что…
– Т-с-с! – Он шутливо приложил палец к губам. – Пообещал, чтобы его успокоить. Ну, Ритта, подумай сама: зачем мне тратить лишний час, если я могу добраться к дому Эдмондо побыстрее? Беги домой и никому не говори об этом, чтобы не волновались. Все будет хорошо. Ну, беги!
Он ласково улыбнулся мне и пошел дальше.
Я стояла в нерешительности. Сумерки все сгущались, и осенние склоны гор казались мрачными. Лиловая дымка, окутывающая пихты, исчезла, слившись с черным крылом ночи, уже прорезавшим небо. Меня терзала тревога. Я знала, что Винченцо меня не послушает…
Меня пронзила внезапная мысль: нужно сейчас же рассказать все Антонио! Сейчас же, как можно быстрее!
Встревоженная, я стремглав помчалась назад, домой, позабыв и о баштане, и о вкусных арбузах, которые сейчас, наверно, никто не охраняет. Ярко-рубиновое солнце тонуло за горами, стелилось по кронам последним огненным светом…
Ни один человек не встретился мне на пути, дорога была тиха и безлюдна, и это навевало мрачные мысли. Ни одной повозки, ни одного мула… А ветер все усиливался, обещая дождь и хмурую воробьиную ночь…
Чтобы легче было бежать, я сбросила башмаки. Земля была уже холодная, и ноги у меня заледенели. Несмотря на поспешность, я прибежала домой тогда, когда на небе уже засияли первые слабые звезды.
Я задыхалась, не в силах произнести ни слова.
– Что такое? – спросила Нунча хмурясь. – За тобой словно все деревенские собаки гнались!
Я прижала руки к груди:
– Антонио… Винченцо… пошел… через горы! – выдохнула я ужасным шепотом.
Глаза Антонио блеснули. Он схватил меня за руку.
