В соответствии с взятой на себя ролью я постепенно подбирался к тому, чтобы попросить его показать свои работы вживую – настоящие рисунки, которые были слишком большими, чтобы принести их ко мне в отель. Я исходил из предположения, что позволить себе студию он не может. Он наверняка рисует дома, и если Миа убежала с ним, то окажется там или, в крайнем случае, я смогу заметить следы ее присутствия. Моя уловка сработала. Парень смущенно пояснил, что мне придется заглянуть к нему на квартиру, и извинился, что живет далеко от центра, поскольку цены на жилье в Стокгольме очень высоки. Я ответил:
– Гостиница может предоставить нам автомобиль.
За наш кофе я расплатился банкнотой в сто крон, отметив про себя, что на купюре изображена не какая-нибудь знаменитость, изобретатель, например, или политик, а медоносная пчела. Андерс уже встал из-за столика и направился к выходу, когда я обратился к нему по-шведски:
– Подожди.
Я вспомнил, каким ослепительно белым и чистым показался мне на ферме выпавший снег и как у меня затеплилась надежда, что это может стать для всех нас новым началом. И я не собирался возводить здание будущего на лжи.
Свою историю я начал с того, что попросил Андерса не уходить, пока он не выслушает меня до конца. Резкая перемена в моем поведении смутила парня, но он согласился. Но по мере того как я рассказывал, как обманул его, Андерса все сильнее охватывал гнев. Я видел, что он то и дело порывался встать и уйти, но, верный своему слову, всякий раз оставался на месте. Он смягчился, и гнев его сменился печалью, когда я рассказал о взаимоотношениях матери с Мией и о том, что произошло после исчезновения девушки. К концу моего рассказа его недовольство испарилось, хотя он не смог скрыть разочарования, когда понял, что и на этот раз мир не признал в нем задатки великого художника. Но я заверил его, что, будучи простым ценителем, восхищаюсь его талантом, как, кстати, и владелец галереи, электронным адресом которого я воспользовался. Наконец я спросил, нельзя ли мне поговорить с Мией. Он попросил меня подождать в фойе. Ему нужно позвонить. Странно, но мне даже не пришло в голову, что он может не вернуться. Я закрыл глаза и принялся ждать. На душе у меня было легко, несмотря на риск, на который пришлось пойти.
Мы приехали в жилой квартал на окраине города. Криво улыбнувшись, Андерс пробормотал:
– Настоящий художник должен жить в бедности.
Он был романтиком, из тех, кто как раз и способен вдохновить девушку на побег из дома. Мы стали подниматься по обледенелым ступенькам, ступая след в след, поскольку только середина лестничного пролета была безопасной для ходьбы, а лифт не работал. Дойдя до верхней площадки, Андерс вынул из кармана ключи. Пошутив насчет того, что ему принадлежит пентхаус, он распахнул передо мной дверь и перешел на шведский:
– Миа скоро придет.
Я сидел и ждал в гостиной в окружении его картин. Мебели у них было очень мало, телевизора не было совсем, на стене красовался лишь небольшой радиоприемник. Чтобы скоротать время, Андерс начал рисовать. Примерно через полчаса в замке заскрежетал ключ. Выйдя в коридор, я впервые воочию увидел Мию. Тепло укутанная от пронизывающего холода, она выглядела старше своих шестнадцати лет. Я почувствовал, как девушка буквально впилась взглядом в мое лицо, выискивая в нем черты матери. Закрыв дверь, она принялась разматывать шарф. Когда Миа сняла зимнее пальто, я увидел, что она беременна, и едва не поинтересовался, кто же отец ребенка, но вовремя прикусил язык.
Мы втроем уселись в крошечной кухоньке, и деревянный пол, покрытый узорчатым линолеумом, поскрипывал под нашими стульями. Чай мы пили с сахаром, поскольку мед, как я понял, был для молодых людей непозволительной роскошью. Готовясь выслушать правду о событиях минувшего лета, я вдруг ощутил, что боюсь того, что мать ошибалась. Миа начала рассказ:
– Я никуда не убегала. Это Хокан попросил меня уехать. После того как я призналась ему, что беременна, он договорился об аборте. Если я собиралась и дальше оставаться на ферме в качестве его дочери, то должна была вести себя так, как он находил приемлемым. Он утверждал, что беспокоится о моем будущем. Наверное, так оно и было. Но еще сильнее он беспокоился о собственной репутации. Я превратилась для него в позор и бесчестье, перестав быть дочерью, которую он хотел иметь. Я не знала, что делать. Денег у нас с Андерсом было совсем немного. Мы – не безмозглые юнцы. Какие из нас родители? Ну, я почти сдалась и уже готова была согласиться на аборт. А однажды ночью я увидела, как по полю идет ваша мама. Не знаю, что она там делала. Но я вспомнила наши с нею долгие разговоры. Она разительно отличалась от всех остальных. Она рассказывала мне о том, как сама убежала с фермы, когда ей исполнилось всего шестнадцать лет, и у нее не было совсем ничего, а она добралась до Англии, где начала свое дело и обрела семью. Я подумала: вот женщина, которой я восхищаюсь. Она обладает внутренней силой. Перед Хоканом склонились все, кроме нее, и за это он ее возненавидел. И я заявила Хокану, что если не могу оставить ребенка, то уйду. В глубине души я была уверена, что он передумает, когда увидит, насколько серьезно я настроена. Но он согласился. И при этом даже не спросил мнения Эльзы. Она была моей матерью, но повлиять на мое будущее никак не могла. Эльза была очень расстроена. Она пишет мне каждую неделю и регулярно навещает нас, всякий раз набивая холодильник продуктами. Она очень скучает по мне, а я – по ней. – Голос Мии дрогнул и сорвался. Она действительно любила Эльзу. – Она добрая женщина. И всегда была такой. Но она никогда не осмелится возразить Хокану. Она давно превратилась в его служанку. А я не хочу стать такой, как она.
