Сев в машину, я уронил голову на руль и сказал себе, что пора уезжать отсюда. Завести мотор и уехать. Но, когда я закрыл глаза, перед моим внутренним взором встал обгорелый зуб, остаток детства матери, который не поддавался уничтожению, как бы она ни старалась, и тогда я вышел из автомобиля, подошел к багажнику и достал оттуда запасную канистру бензина.
Опасаясь, как бы мужество не покинуло меня, я поспешил обратно к мастерской. Взяв палку, я быстро очистил крышу от снега. Дед мог вернуться в любую минуту, поэтому я принялся плескать бензином на древесные стружки и часы с кукушками, на инструменты и верстак, на комплект защитной одежды пасечника и на пол под стальным цилиндром. Остановившись на пороге, я попытался зажечь спичку, но безуспешно – руки у меня дрожали. Наконец, уже держа горящую спичку, я спросил себя, правильно ли поступаю и выиграю ли что-то от этого. Пламя коснулось подушечки пальца, но я все никак не мог решиться. Огонь обжег мне кожу, и я отшвырнул бесполезную спичку в снег.
– Дай их мне.
Дед стоял рядом, протягивая руку. Я не понял, что он имеет в виду. А он повторил:
– Дай их мне.
Я вложил коробок спичек ему в ладонь. Он аккуратно зажег спичку, с первой же попытки, и поднял пламя на уровень глаз.
– Ты думаешь, что я – чудовище. Но оглянись вокруг. Здесь ничего нет. Что еще мне оставалось, имея фригидную жену? Четырнадцать лет я был хорошим мужем и отцом. А плохим пробыл всего два.
Мать описывала Фрею как женщину, а не девочку. Стоявшая на пороге взросления, с развитой грудью и осознанием собственной привлекательности, она обратила на себя внимание моего деда. В том, что с ней произошла подобная трансформация, она винила его. Описывая воображаемые зверства Криса, моего отца, она подчеркивала, что он изменился, стал другим человеком, причем резко, всего за одно лето – точно так же, как и ее собственный отец летом 1963 года.
Аккуратным щелчком дед отправил горящую спичку внутрь мастерской. Бензин вспыхнул быстро, языки пламени побежали в разные стороны: первыми занялись щепки и стружки, за ними загорелись незаконченные деревянные лица. Пропитанная воском защитная одежда тлела и плавилась, а кожа тролля вспыхнула ядовитыми сине-зелеными огоньками. Огонь становился все сильнее, и стальной цилиндр застонал и начал деформироваться. Вот загорелись стены, а вслед за ними пламя охватило и крышу. Нам с дедом пришлось отступить – сильный жар обжигал лица. Столб дыма закрыл звезды. Я поинтересовался:
– Кто-нибудь может приехать?
Но дед лишь отрицательно покачал головой:
– Не приедет никто.
Когда крыша провалилась, он сказал:
– Я уже давно не собираю мед. Клиенты предпочитают желтый мед. А мой белый мед обладал тонким, изысканным вкусом, который не чувствовался, если намазывать его на хлеб или подсластить им чай. Люди покупали одну банку как нечто необычное, на пробу, и забывали в кладовке нетронутой. Это разбило мне сердце. Тильда лучше всех понимала мою боль и разочарование. Чтобы сполна насладиться моим медом и оценить его, она ела мед просто так, без ничего, и даже перечисляла цветы, вкус которых ощущает.
Мы так и стояли рядом, дед и внук, глядя на огонь, согреваемые его теплом. Это был единственный раз, когда мы оказались вместе. Но постепенно тающий снег погасил пламя. Не сказав ни слова на прощание, дед вернулся на свою ферму, к одиночеству, запахам электрических обогревателей и липкой бумаги от мух. Что бы он ни говорил насчет своего счастливого и благополучного существования после всего, что случилось, я ему не поверил.
Уезжая прочь от его фермы, я представил себе, как моя совсем еще юная мать жмет на педали, стараясь как можно быстрее и дальше умчаться по этой дороге, а в кармане у нее позвякивают несколько сэкономленных монет. Я проехал мимо остановки, на которой она, беззащитная и заметная издалека, ждала автобус, стоя рядом с металлическим шестом, к которому была прикреплена жестянка с расписанием движения не более чем полудюжины рейсов за день. Я вообразил себе облегчение, которое она испытала, заплатив за проезд и заняв место в последнем ряду, то и дело оглядываясь назад, чтобы проверить, не преследует ли ее кто-нибудь. Она увезла с собой деревянную шкатулку, полную дорогих ее сердцу безделушек, включая молочный зубик, – воспоминаний о своем детстве, о счастливых четырнадцати годах и горькой памяти о последних двух.
