Шура постарался говорить непринужденно, спрашивая, что я думаю насчет приезда к нему на следующие выходные.
Я чуть не задохнулась от нахлынувших противоречивых чувств и мыслей. Откашлявшись, я сказала в трубку: «Прекрасная идея. Когда мне лучше подъехать?»
- О, как насчет того, чтобы в пятницу, после работы? Это тебе подходит?
- Замечательно, - ответила я, сознавая, что мой голос звучит немного тускло и не зная, как оживить его, не позволив при этом вырваться наружу своей ярости; ладно, пусть пока будет тускло.
- Мне необходимо спросить тебя, - сказала я, тщательно подбирая слова. - На сколько ты меня приглашаешь? Поскольку начинается новая глава, как я догадываюсь, никто не хочет... а-а... принимать что-нибудь на веру». Моя фраза могла показаться смешной, но в каком-то смысле в ней не было ни капли веселого смеха. Лишь сарказм слышала я в своем голосе, дрожавшем от беспомощного страха. Я отчаянно надеялась, что Шура не уловит этого сарказма.
- Как насчет того, чтобы остаться до понедельника? Тебе это нравится?
На этот раз я попыталась придать своему голосу легкость: «Да, нравится, спасибо. Увидимся в пятницу вечером».
Положив трубку, я расплакалась, радуясь, что дети уже легли спать. Я выплакивала и ярость, и любовь, и облегчение, и страх, и желание убить, и снова любовь. Потом я пошла спать.
Лишь по дороге на Ферму в пятницу вечером я начала понимать возможные причины, объяснявшие Шурино молчание, холодность, все признаки отдаления, которые заставили меня испытывать кричащую боль и унижение на протяжении последних бесконечных дней.
Вот ублюдок, если он действительно заставил меня пройти через мини-версию того, что заставила пережить его Урсула, -не звонил, дергал за веревочки. А все потому, что он считает -сознательно или нет - что соединение со мной неизбежно. Он чувствует себя пойманным в ловушку этой неотвратимости вместо того, чтобы наслаждаться тем, что это может обещать. Вот откуда это молчание, из-за которого я начала подозревать, будто он больше не считает меня достойной в этот проклятый момент своей жизни. Он чувствует себя так, точно у него в самом деле нет выбора, и злится. Возможно, он думает что-нибудь вроде того: «Или я заменю Урсулу Элис, или стану жить отшельником». С этим он борется? Если так, то, черт возьми, что я могу здесь сделать? Я больше не буду играть роль треклятой святой и мученицы. Я не собираюсь облегчать ему жизнь.
Я все еще находилась в ступоре, но мой Наблюдатель сказал, что это нормально. Эта оцепенелость вполне понятна, добавил он, и, возможно, такое состояние безопаснее, чем другие варианты.
Шура встретил меня, когда я только-только подъехала к дому. Обычно он так и делал. Он стоял рядом с машиной, пока я выбиралась оттуда со своей сумкой для покупок, набитой одеждой и еще кучей вещей, которые мне требовались на выходных.
Мы не очень пытались улыбаться, и, здороваясь со мной, Шура не сжал меня в медвежьих объятиях и не поцеловал в губы, как прежде. Его руки потянулись к моему лицу, и он прижал свой лоб к моему. Я мельком подумала, что такой жест гораздо больше других выражал сочувствие и казался вполне уместным.
Войдя в дом и свалив свою сумку на пол около дивана, я оглянулась по сторонам. Знакомые книги, камин, видневшаяся из окна громада Дьябло в туманной дымке. Все это стало неотъемлемой частью меня. Эта комната, дом были пропитаны воспоминаниями о нас. И все же в этот момент эта обстановка казалась мне чужой, странной. Мне потребовалось несколько минут, чтобы осознать, что эта отчужденность была отражением моего собственного страха. Намеренно отстраняясь от своих эмоций, я чувствовала, что отдаляюсь от пианино, от ковриков на полу, от дивана - от всех старых друзей или от тех предметов, которые раньше таковыми были. Я старалась не дать выхода своей боли, замешательству, сильному гневу. Пока все эти эмоции были надежно укутаны и спрятаны поглубже, я не могла управлять своими чувствами.
Все, что я видела вокруг себя, дышало воспоминаниями, говорило о прошлом, и я застыла в этом месте, которое не было для меня частью прошлого, но не стало и чем-то другим. Я не могла поверить, что у нас с Шурой есть будущее. Я не осмеливалась в это верить, потому что эта вера сделала бы меня до предела уязвимой. Я не могла так рисковать. Поэтому я была не должна верить в будущее, связанное с его домом, с его мебелью, его кактусами и всем остальным, что окружало меня. Возможно, все это будет принадлежать лишь моему прошлому. Надеяться на то, что будет иначе, я не решалась.
