Когда происходят собрания, дом напоминает развороченный муравейник.
Подъезжает «Даккарт», кто-то думает, что приехал с визитом член ЦК. Или входит русский генерал. Зейдлиц узнал, что перебежчики, бывшие члены коммунистического союза молодежи, приняты в комитет.
Он стучит кулаком по столу. Через закрытые двери слышен в коридоре командирский голос: «Я не сяду за один стол с дезертирами».
Он садится, однако.
На второй неделе сентября в Луневе создается организация для приманки широких масс немецких офицеров — «Союз немецких офицеров». На этот раз столовая несколько меньше украшена красным.
Национальный комитет расширяется. Зейдлиц разражается словами: «Господа, шаг, который я сделал сегодня, имеет прецедент в прусской истории — шаг генерала Йорка под Тоурогеном».
До монархиста?
Мотивы, которыми руководствовались эти генералы, следует расценивать по-разному: воспоминания о дипломатии, о союзе между Пруссией и Россией, надежды на сохранение армии и офицерского корпуса после военной катастрофы, неприкрытая ненависть к кровавым делам горе-стратега в Германии, ужас плена и бездеятельность на чужбине и, наконец, целая школа политических оттенков: от настоящих марксистов до монархистов, — все это перемешивалось в этом доме и у этих людей, одно с другим.
С точки зрения «штатских» из Москвы, это был образец политики блока, в котором движущий мотор находился на левом фланге. Что касается генералов, то для них это был, в конце концов, шанс на реставрацию.
Что знали они о России? Что знали они о заключенных в лагерях, занимающихся добычей торфа, немецких солдатах? Что знали они, наконец, о войне?
Из Москвы поступали русские газеты и радиокоммюнике иностранных радиостанций, но именно только из Москвы.
С фронта поступали сообщения офицеров и солдат, обслуживавших там, за линией фронта, свои микрофоны и репродукторы. Вновь поступившие члены Комитета из разгромленных в районе Черкасс и Минска частей часто до этого срока находились в изоляции в оперативных лагерях или на Лубянке и были месяцами оторваны от внешнего мира.
Не будучи марксистски настроенным, этот пленный Генштаб германской оппозиции имел все же положительное представление о своих бывших противниках.
Наряду с разрушительной работой войны, продолжавшейся автоматически за линией фронта и в лагерях военнопленных, существовала также более спокойная атмосфера, и там прислушивались к политическим аргументам.
И в эти лагеря — а не только через линию фронта и на коротких волнах в Германию — проникали обращения по радио, распространившиеся из Лунева. Туда поступала также газета «Свободная Германия», с черно-бело-красной каймой, печатавшаяся на хорошей бумаге и имевшая формат обыкновенной ежедневной газеты, хотя это и делалось лишь для того, чтобы при сбрасывании ее перед линией фронта противника ее было хорошо видно и чтобы она не пострадала от погоды.
Этот дом был, в общем, шикарной газетной редакцией; идеи развивались частично самими пленными, частично же зарождались в московском филиале. Кто не становится «фронтовым уполномоченным», тот не имел шансов на расширение контакта с внешним миром, даже с жизнью в Москве.
Это был мозговой трест, хотя и за закрытыми ставнями. И.ф.П.
Фридрих Паулюс,
генерал-фельдмаршал
бывшей германской армии
Советскому правительству, г.Москва
Напряженность общего политического положения, центральной проблемой которого в настоящее время является вопрос о Германии, побуждает меня обратиться к советскому правительству со следующим заявлением. Прежде чем обосновать этот шаг, я считаю необходимым остановиться на развитии моего мировоззрения за период моего пребывания в плену.
Я, Фридрих Паулюс, родился 23.9.1889 г., был генерал-фельдмаршалом немецкой армии, последнее время с 20.1.42 г. до 31.1.43г., то есть до дня пленения под Сталинградом, командовал 6-й армией.
Первое время моего пребывания в плену я находился в состоянии сильной депрессии в результате того, что я пережил под Сталинградом, и тревоги о том, как отразится эта катастрофа на военном положении Германии. По мере возвращения физических и духовных сил я начал продумывать пройденный путь. Я думал об ошибках, допущенных германским верховным военным командованием и надеялся, что оно, наученное горьким опытом Сталинграда, в дальнейшем будет избегать таких ошибок и сумеет найти путь к скорейшему окончанию войны. Критика моя ограничивалась чисто военными мероприятиями Гитлера и его ближайших военных советников. До политической оценки всех связанных с войной обстоятельств и собственной ответственности каждого из нас я в то время еще не додумался.
