— Живи, как и прежде при покойном батюшке, в тех же хоромах, всеми благами с детками пользуйся.
Одно дело — как сказал Федор Алексеевич, другое — как жизнь повела. Не ведает царь, что делает псарь. Царица-вдова с сыном и дочерью сразу отошли в тень дворцовой жизни. А в уши царя то и дело нашептывали Милославские:
— Не любил тебя никогда Матвеев, одну мачеху жалует. Ее сынка на престол вместо тебя метит посадить. Сам к власти порывается. Упеки ты его куда подалее от Москвы.
Капля камень точит. Через полгода Федор Алексеевич решился показать царскую волю, вызвал Матвеева.
— Ты, боярин, верно престолу служишь. В Сибири у нас нынче много своеволия, для казны убытки большие. Поезжай-ка воеводою в Верхотурье…
Боярин Матвеев виду не подал, знал, кто козни строит, но царскую волю потребно исполнять. С огорчением расставался четырехлетний царевич Петр с полюбившимся ему стольником Андреем Матвеевым.
Едва боярин с семьей выехал из столицы, Федору посыпались на него новые наветы.
Царский лекарь Берлов вдруг «вспомнил», что Матвеев «во время тяжкой болезни государя хотел отравить его», шушукался по-иноземному со своим дьяком Спафарием, призывал нечистых, заклинание посылал на Федора.
— Што с ним соделать-то? — спрашивал нехотя Федор.
— Заслать его подалее куда с глаз, хоть в Белозерск али в Пустозерск.
Не хотелось Федору ввязываться, но Милославские не отставали.
— Не мешало бы заодно и Ивана Нарышкина отвадить от Москвы.
— Чем он провинился?
— Поклеп на тебя возводит.
— Что для того надобно?
— Указ, государь, подпиши.
Матвеева с полпути завернули с семьей в ссылку в Пустозерск, Ивана Нарышкина отослали в дальнюю вотчину…
Для Натальи Кирилловны наступили грустные времена, а Милославские не унимались, заглядывали вперед:
— Женить бы надобно Федора, будет у него сын и наследник, Петра отвадим вовсе от престола.
Но невесту для царя подыскали не Милославские, а новые приближенные царя, постельничий Иван Языков и стольник Алексей Лихачев.
Иван Языков приходился свойственником семье Апраксиных. Царь Федор при его содействии пожаловал трех братьев, Петра, Федора и Андрея, своими комнатными стольниками. В это же время обвенчался с Агафьей Грушецкой, средней руки дворянкой, но брак оказался недолговечным. Первые же роды стали роковыми, царица скончалась, а спустя три дня умер и новорожденный.
Иван Языков приехал к Апраксиным, собрал трех братьев.
— Готовьте к смотринам Марфиньку. Семнадцать годков ей, другого случая не будет. Государь ее как-то в церкви зрел, по душе она ему пришлась…
Так неожиданно Апраксины породнились с царским домом. Марфа же добрым нравом сразу расположила к себе Федора Алексеевича.
Все эти годы точила ее тоскливая мысль о несправедливости судьбы по отношению к Артамону Матвееву. Едва миновал медовый месяц, несмотря на молодость, набралась смелости, обратилась к Федору Алексеевичу, просила не за родных, без корысти и расчета:
— Крестный мой любимый, Артамон Сергеич, в заточении до сей поры, не провинился он ничем перед тобой, то Милославские навет сотворили.
Иван Языков подтвердил, что вины нет за Матвеевым.
— Оговорил его Иван Матвеевич с присными по злобе, умный да знающий человек. Надобно вызволить его из заточения.
— Злоба плохой советчик. Будь по-твоему, — согласился Федор, — присмотри ему для начала где поближе вотчину. Не враз токмо, штоб Милославские не переполошились…
Только бы и радоваться счастливой жизни в царских хоромах Марфе, да Господь веку не дал Федору, ссудил ему житья вдвое меньше своего отца.
В четыре часа пополудни 27 апреля 1682 года три раза ударил Большой кремлевский колокол «Вестник». Замолкла толпа у лавок на Красной площади, затихли торговцы на Лубянке, в Охотном ряду. Всюду крестились, всхлипывали бабы.
— Знать, Богу душу отдал царь-государь, добрая душа-то была у него, никого не обидел, отмучился, сердешный, сколь недель-то болезным был…
В стрелецких слободах тоже крестились, но хмурились:
— Душа-то у государя была добрая, токмо доброта эта нам боком вышла. Полковники да полуполковники стыд позабыли, воруют кругом жалованье, лихоимствуют, нет на них управы…
