Летом 1656 года из Полоцка отправилось царское войско на стругах вниз по Западной Двине. Крепость Двинск сдалась после первого приступа. Через две недели отряд боярина Стрешнева без особого сопротивления занял Кукейнос. Войска вскоре начали осаду Риги, главной цитадели на пути к морю.
В Кукейносе же царь посадил воеводой Ордина-Нащокина:
— Осмотрись помаленьку и начинай сторожевые суда ладить, к морю пойдем, к Варяжскому. Нам бы только Ригу полонить.
Прежде всего Нащокину пришлось наводить порядок в Кукейносе. Горожане присягнули безропотно на верность московскому царю, а вошедшие в город казаки по привычке начали грабить мирное население. Трудно приходилось воеводе, но справедливость для него была превыше всего. «Лучше бы я на себе раны видел, — писал он царю, — только бы невинные люди такой крови не терпели; лучше бы согласился я быть в заточении необратном, только бы не жить здесь и не видать над людьми таких злых бед».
Жизнь в городе налаживалась, и Нащокин спешно начал строить флотилию судов. Десятки морских галер покачивались через полгода на волнах Западной Двины. Воевода между тем управлял вскоре всей Ливонией, не забывая и своей заветной цели — Балтийского моря. Для этого надо было победить шведов. И галеры стояли наготове, ожидая приказа. Но царь осенью, не добившись успеха, снял осаду Риги, а потом решил просить замирения со шведами.
— Ни к чему это, государь, — смело возражал ему Нащокин, — надобно мириться с поляками. Вместе с Посполитой, Данией и Бранденбургом одолеть бы шведов и завладеть бы морем.
Царь не соглашался, поляки, мол, Малороссию не признают за нами.
Для Нащокина намного важнее казалось установить общение и торговлю с Европой.
— Покуда Бог с ней, с Малороссией, — увещевал он царя Алексея, — ихние казаки то и дело изменяют нам, как тот же Богдан Хмельницкий. Так стоят ли они того, чтобы стоять за них, променяв на Балтийский берег?
Царь понимал, что море нужно, и писал Нащокину грамоту на переговоры: «Промышляй всякими мерами, чтобы выговорить у шведов в нашу сторону в Ниенштанце и под Нарвой корабельные пристани, на реке Неве город Орешек, да на реке Двине город Кукейнос». Но в союз с Польшей вступать наотрез отказался.
А среди шведов простаков не оказалось. Видели они, что русский царь повязан войной с Речью Посполитой, да и силы у него понемногу тают… В конце концов пришлось покинуть русским войскам отвоеванные отчие места. Кровью обливалось сердце при виде полыхающих у берегов Западной Двины десятков судов сторожевой флотилии. Поневоле выпало уничтожить сотворенное своими руками. И на этот раз ворота к морю, а значит в Европу, оказались наглухо закрытыми…
Царь продолжал воевать с Речью Посполитой, и конца войны не было видно, хотя оба соперника еле дышали.
Тринадцать лет бились русские и поляки за право опекать Правобережную Украину и Белоруссию. «Москва и Польша, казалось, готовы были выпить у друг друга последние капли крови». Грозный общий враг — турецкий султан — наконец-то их отрезвил.
Почетному миру с Польшей зимой 1667 года Москва обязана дипломатическому искусству Ордина-Нащокина, у которого «о государевом деле сердце болело». Алексей Михайлович пожаловал его в бояре и определил начальником Посольского приказа. Московские бояре, околопрестольная братия, приняли в штыки худородного дворянина из провинции. Превосходил он думных бояр умом, образованностью и широтой взглядов на жизнь. С молодых лет Афанасий приглядывался к иноземным заведениям, сравнивал с московскими и давно решил многое делать «с примеру сторонних чужих земель».
В новой должности довелось Афанасию опять взяться за морское дело.
Одной из важных функций Посольского приказа считал он развитие торговых связей с ближними и дальними странами. Имея в виду будущую торговлю, снарядил посольства в Испанию, Францию, Венецию, Голландию, Бухару, Хиву и даже в далекую неведомую Индию.
— Русские люди, великий государь, в торговле слабы, — докладывал Нащокин царю, — друг дружки не держатся, иноземцам во всем уступают.
Царь невесело согласился:
— Что поделаешь, Афанасий, такие мы уродились.
