Федор Алексеевич - страница 178

В это время пришла в Кремль неприятная весть: «Полк Карандеева отказался присягать Петру».

   — Что им сделал худого Петенька? — удивилась Наталья Кирилловна.

   — Это происки недоброжелателей, государыня, — молвил князь Щербатов, случившийся около царицы.

   — Константин Осипович, милый, — обратилась к нему Наталья Кирилловна. — Ступай в полк. Уговори. Ведь патриарх же благословил Петю. Народ же единогласно прокричал.

   — Хорошо, Наталья Кирилловна, я пойду, но позволь мне взять с собой думного дьяка Емельяна Украинцева. Этот турков сумел уговорить, а уж стрельцов-то...

   — Бери кого хочешь, Константин Осипович.

Князь Щербатов помимо Украинцева захватил с собой ещё и думного дворянина Змеева Василия Семёновича. «Втроём надёжнее, а по примете и удачливее».

Наталья Кирилловна с тревогой ждала вестей из полков. Но Щербатов воротился уже в темноте, с ним вместе ввалились и Украинцев со Змеёвым.

   — Всё в порядке, государыня, — сказал Щербатов. — Полк присягнул.

   — Слава Богу, — перекрестилась царица и спросила: — А с чего они упрямились-то?

   — Жалованье давно не плачено.

   — Ну а при чём Петя?

   — Вот и мы ж им это талдонили: разберёмся, мол, и выплатим.

   — Худо, матушка-царица, — вздохнул Украинцев. — Во всех стрелецких полках недовольство. Вот и в карандеевском такие вот подмётные листки нашлись. — Он протянул царице невеликий лист бумаги.

Наталья Кирилловна взяла лист, прочла написанное: «Стрельцы! Будьте благоразумны, не присягайте Петру до тех пор, пока казна не выплатит вам долги. Если присягнёте — забудьте о жалованье».

   — А что, казна много должна? — спросила Наталья Кирилловна.

   — Это надо Михайлу Лихачёва спросить, государыня. Но стрельцы кричат, что их деньги полковники разворовывают.

   — А кто пишет эти листы?

   — Да уж не твои друзья, государыня. Это точно.

   — Листы-то малы, но беда от них может случиться немалая, — заметил Змеев.

   — Да, — вздохнула царица, — вы оба правы. Спасибо вам за хлопоты, что за Петеньку постояли, я не забуду услуги вашей. Ступайте, почивайте с Богом.

Самой Наталье Кирилловне нелегко было уснуть в эту ночь. Петенька-царь спал без задних ног, а её томила тревога. Что-то чуяло её женское сердце, что-то нехорошее. Но что?

Ах, Русь, и что ты такая уж непутёвая? Испокон веков шапку Мономаха не можешь с одной головы на другую благородно возложить, обязательно тебе смута и кровь нужна.

Неужто так и заповедано тебе вовеки? А? Русь?

анней неприветливой весной 1675 года по сквернейшему просёлку от границы к пауку-Москве двигался боярский поезд.

Видно было, что пробиравшийся из пограничной глуши боярин был не из важных, так, захудалый какой-то, а если и не захудалый, то настолько обсидевшийся в злосчастной и Богом, и людьми забытой мурье, что позабыл там, в своей берлоге, как живут люди на свете. Там-то, у себя, он каков с вида ни был, — всем и хорошим, и важным казался, хотя бы потому, что видней его во всей захолустной округе никого не было; но то, что было хорошо для мурьи, для подмосковских мест, всякие виды видавших, казалось жалким, убогим и смеха достойным.

Боярская колымага была бедная, подправленная, вершники и вся прочая поездная челядь рваные, чуть ли не в лохмотьях, лошадёнки тощие, чахлые, будто овса никогда не видали. Поглядеть со стороны — просто срам один.

Однако боярская челядь как будто и не сознавала этого своего убожества. Вершники держались с наглой, вызывающей гордостью и на редких встречных проезжих так орали, требуя очистить дорогу, что у тех лошади шарахались с перепугу, а их седоки, с удивлением взглядывая на убогий поезд, только уже на большом расстоянии догадывались пустить вдогонку ему своё нелестное замечание.

Но всякое недовольство стихало, когда из возка выглядывала на встречного проезжего головка молоденькой красавицы-девушки.

Этот неважный поезд принадлежал московскому дворянину Семёну Фёдоровичу Грушецкому, внуку польского выходца, застрявшего в Москве во время лихолетья. Его отец ещё молодым человеком за какую-то дворцовую провинность был отослан Тишайшим на вотчину