В мире, где в процессе исчезновения находится энергия общественной жизни, энергия социального как мифа и как иллюзии (интенсивность которой максимальна в утопиях), социальное становится уродливым и ожиревшим, оно увеличивается как женская грудь, рыхлое и железистое, – когда-то социальное прославлялось своими героями, а сегодня оно стало огромным предприятием терапевтической опеки и отмечается своими калеками, психами, дегенератами, дебилами и асоциалами.
Социальное существует лишь в определенных границах, там, где оно выступает как ставка, как миф, можно сказать, почти как судьба, как вызов, но не как реальность, потому что в этом случае оно исчезает в игре спроса и предложения. Тело также исчезает в игре сексуального спроса и предложения, также теряет то мифическое свойство, которое делает из него объект соблазна…
Что касается социального, то сегодня, можно сказать, его обсценность реализована полностью, это обсценность трупа, от которого неизвестно как избавиться, точнее, трупа, который уже вошел в отвратительную стадию разложения. Прежде чем иссохнуть и обрести красоту смерти, тело проходит через эту поистине обсценную стадию, и именно поэтому его нужно во что бы то ни стало заклясть и освятить, ведь оно уже ничего не репрезентирует, у него нет даже имени, и оно распространяет свое отвратительное разложение повсюду. Все то, что требует своего вещественного [objective], то есть сниженного [abjecte], присутствия, все, что больше не имеет в себе ни тайны, ни легкости отсутствия, – все, что как тело разложению, предано единственно материальному процессу своей декомпозиции; все, что, лишено даже возможности иллюзии, предано единственно процессу реального; все, что, обезличено, без прикрытия, без прикрас, предано чистому процессу секса или смерти, – все это можно назвать обсценным и порнографическим.
Многое обсценно, потому что имеет слишком много смысла, потому что занимает слишком много места. Таким образом, многое достигает запредельной репрезентации истины, то есть апогея симулякра.
Когда все является политическим, то это конец политики как судьбы, это – начало политики как культуры и немедленный упадок этой политической культуры.
Когда все становится культурным, то это конец культуры как судьбы, начало культуры как политики и немедленный упадок этой культурной политики.
Так же и с социальным, историей, экономикой, сексом.
Момент максимального расширения этих некогда раздельных и конкретных категорий означает момент их банализации и вхождения в сферу трансполитического, что является началом их исчезновения. Конец фатальных стратегий – начало банальных стратегий.
Утверждение, что тело, спорт, мода являются политическим, считалось субверсивным открытием. Но тем самым, фактически, лишь ускорилась (усилилась?) неразличимость этих явлений в аналитической и идеологической мгле – это все равно как открыть то, что все болезни являются психосоматическими. Чудесное открытие, которое ничего не дает, лишь сводит их к категории еще более плохо определенной.
Очевидность всего, проистекающая из обобщений такого рода – политическая, культурная, социальная, сексуальная, психологическая, – означает подписание всему этому смертного приговора. Симптомом этого является междисциплинарность во всех ее проявлениях: каждая дисциплина равняется на выродившиеся концепты другой дисциплины.
В этом смешении концептов и категорий, подобном смешению и промискуитету рас и народов, возможно, следовало бы подумать о барочном эффекте трансфигурации – том, что наблюдается в США через насилие безразличия, насилие наложения, насилие промискуитета, – новая сцена обсценного. Но в таком случае обсценность является как бы трансфигурацией посредством ускорения корпускулярной скорости тел, знаков и образов.
Обсценность принимает все личины модерности.[66] Мы привыкли видеть ее, прежде всего, в сексуальном преступлении, но она распространяется на все, что можно преступить на виду, – обсценность является преступлением самого видимого. Кровожадное проституирование – наподобие некоторых гиперреальных кадров из Южной Америки, – когда садистское насилие на экране реально совершается при съемке. Кровожадное извращение? С уверенностью утверждать нельзя, потому что это напрямую связано с фантазмом полного восстановления реального, воскрешением деталей, что характерно как для порно, так и для ретро, в регистре минувшего, или же «воссозданного» и «пережитого», в регистре жизни, как она есть.
