Отдохнувшие и измученные, мы всем семейством вползаем во двор. А во дворе – что-то не так, что-то неблагополучное происходит. У среднего дома – «рафик» «Скорой помощи», желтый «козел» милиции и возбужденно гомонящая толпа, к которой мы тут же присоединяемся, забыв о пляжной усталости.
Выясняется, что жильцы одной из квартир после обеда озаботились тишиной в комнате соседа, вскрыли дверь и обнаружили пропажу в мертвом состоянии в собственной постели. Диагноз, который метался по толпе, – инфаркт и его разновидности: «острая сердечная недостаточность», «грудная жаба», «тепловой удар», «с перепугу умер», «пить меньше надо» и «все там будем».
Комната, кстати, была из моего сумеречного списка! С прицелом на вчерашнего огнеборца.
Я насторожился.
Прибившись к группе, отстаивающей версию «тепловой удар», я легко выяснил, что некто Данила, живущий в искомой квартире, получил фатальные повреждения вчера на пожаре (!) в виде необратимых термодинамических явлений в организме, когда вытаскивал из горящего сарая дорогие его памяти вещи.
Сам Данила жил один в комнате, которую ему выделил стройтрест, где он работал то ли бухгалтером, то ли кладовщиком. Тут версии расходились. Еще шире разброс вариантов был в определении священных для памяти реликвий, ради которых Данила отдал свою относительно молодую жизнь, – от царских денежных знаков и немецкого золота до облигаций внутреннего займа шестьдесят шестого года.
Группа с диагнозом «с перепугу умер» новой информации не дала. Отмечалось лишь, что Данила очень уж неважно выглядел после спасения своего чемодана, содержимое в котором, вероятно, пострадало и принадлежало, скорей всего, не самому Даниле, а воровскому общаку, – вот он и перепугался до смерти.
Насчет пострадавшего содержимого я был почти солидарен, а гипотезы толпы о принадлежности искомого наводили на очень интересные размышления.
Единственное, в чем единодушны были все присутствующие, – о насильственной смерти и речи быть не могло, телесных повреждений медицина не обнаружила, «ментам тут делать нечего», «такой молодой, как жалко», «жить бы да жить».
Очень, очень любопытно. Я нашел тебя, птица феникс…
Только вот картина понятнее не стала.
А зачем, действительно, приезжала милиция?
– Караваев! – Лариса Викторовна ловко выхватила меня за руку из стайки пробегавших мимо гардероба первоклашек. – Витя! Давай заправимся. Приведем себя в порядок. Сейчас пойдешь со мной, Витя. У тебя какой сейчас урок? Чтение? Ну не страшно. Ты же хорошо читаешь? Лучше всех в классе. Твоя учительница тебя хвалит.
«Чего она мне зубы заговаривает?» – озадачился я, ненавязчиво подталкиваемый завучем в сторону лестничной клетки, ведущей на второй этаж школы.
– Мариночка! – Теперь Лариса Викторовна свободной рукой тормознула председателя школьной пионерской дружины, миловидную толстушку с огромным пионерским галстуком на шикарной груди соответствующего размера. – Сходи, милая, в первый «А», передай Валентине Афанасьевне, что Караваев у меня, пусть не волнуется, я скоро зайду…
«Почему «я» зайду? Почему не «мы» вернемся?» – подумал я.
Становилось интересно. Меня что, уже куда-то пристроили?
Вот и кабинет директора. Я почему-то так и думал.
– Можно, Вера Семеновна? – Лариса Викторовна без стука открыла дверь.
Значит, ждали.
– Проходи, Витя, не бо… – осеклась. – Проходи.
– Проходи, Караваев, проходи, – подхватила директор.
Мантру, что ли, они наговаривают? Это еще посмотрим, кто здесь кого боится.
Лариса Викторовна заходить не стала, осторожно закрыла дверь за моей спиной.
В кабинете директора был посетитель. Кроме меня, разумеется. Пухленький дядечка средних лет в серых штанах, бирюзовой рубашке без галстука и в летних полотняных туфлях легкомысленного голубого цвета. Он сидел справа от директора, на одном из поставленных в ряд у стены мягких стульев. Внимательно разглядывал меня, лучась доброжелательностью и счастьем. До приторности.
Вера Семеновна, вопреки своей комплекции, мотыльком выпорхнула из своего директорского кресла и отодвинула один из стульев у совещательного стола.
