Так или иначе, мы вместе взбегаем по лестнице, и я смотрю в нигелевский затылок, который всегда бывает чисто выбрит, как и мой. У нас с Нигелем очень похожие стрижки – спереди волосы длинные, а сзади совсем короткие. Нигель мне что-то объясняет, жестикулируя свободной рукой, и я готов поклясться, что хочу его услышать, но мне это попросту не удается, потому что я носом чую знакомый запах – запах мастики для натирки полов. Этот запах всегда заставляет меня вспоминать о моей первой большой любви.
Итак: я был приглашен в дом к Саре (буду называть ее просто Сарой), меня пригласили ее предки, чтобы получше со мной познакомиться, как это принято у стариков. Мне было шестнадцать, и я ужасно волновался, хотел, естественно, произвести на них хорошее впечатление и прочее. Сара и я тогда уже целовались, но больше между нами ничего не было, я еще не потерял своей девственности, и она, я думаю, тоже.
Добавлю к этому, что она занималась балетом, что у нее были обалденно длинные каштановые кудри и что я не на шутку на нее запал. В общем, я прилично оделся – на мне были галстук, и блейзер с золотыми пуговицами, и прочее, – и вот уже взбегаю вверх по лестнице, ладони у меня вспотели от возбуждения, коленки дрожат, и тут я улавливаю этот запах мастики. Он как буравчик ввинчивается в мой мозг.
Я сажусь за стол со всей семьей, Сара сидит напротив меня и улыбается, и самое лучшее во всем этом, что ее предкам я определенно понравился. Ее мама постоянно подкладывает на мою тарелку куски рыбы и картофель с петрушкой, папаня время от времени ухмыляется и подливает мне белого вина, я уже выпил три бокала, и все идет наилучшим образом, если не считать того, что я постепенно надринькиваюсь и от вайна мне все больше плохеет. Обед наконец заканчивается, время уже довольно позднее, и тут фазер говорит (обращаясь ко мне на «вы»): молодой человек, почему бы вам не переночевать сегодня у нас, подумайте, моя жена постелит для вас в комнате для гостей и вам не придется так поздно возвращаться домой.
Я, естественно, сперва отнекиваюсь: что вы, не надо, большое спасибо; они продолжают меня уговаривать, и в конце концов я соглашаюсь. Я, как уже говорил, был страшно возбужден и вдобавок здорово насосался. Короче, я укладываюсь спать в гостевой комнате, а перед этим получаю поцелуй от Сары (я и сегодня помню вкус того поцелуя – винно-медвяный).
Среди ночи я просыпаюсь, в комнате как-то прикольно пахнет, я открываю глаза и шарю в потемках, все вокруг влажное, и я думаю: боже правый! Не иначе как я во сне обоссался. Господи, пусть бы это случилось где угодно, только не сейчас и не здесь! Я зажигаю лампу на ночном столике, раздается щелчок, я оглядываюсь вокруг и вижу в постели свой блев – но это не все, нет, я туда еще и насрал! В глазах у меня потемнело. Долго я не думал – я тогда вообще не мог думать. Я быстро нацепил на себя свои шмотки и выскочил из комнаты, бегом сбежал вниз по лестнице, которая все еще пахла мастикой, и, очутившись на улице, от стыда разрыдался – но на месте я не стоял, нет, я бежал до самого своего дома. И Сару я никогда больше не видел.
Пока все это проносится в моей голове и я краснею, как бывает всегда, когда мне вспоминается тогдашний безвыходняк, Нигель открывает свою квартиру, проходит вперед и ставит мой чемодан в прихожей; я совершенно выдохся и потому для начала присаживаюсь на чемодан и закуриваю сигарету.
Квартира Нигеля поражает меня каждый раз, как я ее вижу. Повсюду на стенах висят фотокопии картин, старые гравюры и географические карты. Квартира, собственно говоря, кайфная и наверняка дорогая, но, с другой стороны, она совершенно запущенна. Куски штукатурки отваливаются от выкрашенных желтой краской стен, а кое-что смотрится просто шизоидно: представьте себе безумно дорогой секретер в стиле бидермейер, на котором навалены бумаги, а сверх того еще фотокопии, старые пожелтевшие фотографии никому не известных персонажей и миллиарды книг.
Я бы сказал, что в целом квартира выглядит так, как если бы в ней жил старый школьный учитель – такой задохлик с кожаными заплатками на рукавах; чудак, который постоянно заваривает себе чай, потом ставит чашку куда попало, и забывает выпить, и заваривает чай снова. У него из ушей торчат пучки поседевших волос, и, собственно, в школе все смеются над ним, но уволить не могут, потому что он преподает древнегреческий и иврит, а каждый год находятся два-три ученика, интересующихся подобными прибамбасами. Во всяком случае, всякий раз, когда я бываю у Нигеля, у меня в голове складывается именно такая картинка.
