Она отдышалась. Словно пробежала длинную дорогу. Но останавливаться ей уже было нельзя. Это — не в ее характере. И разве можно останавливаться в политике на полпути? Или руби до конца, или вовсе не берись за дело!
Да, у нее серьезные претензии к нему. Очень серьезные! В конце концов, он может охладеть к ней. (Его величество не опроверг этого предположения.) Она может не видеть его, хотя это и ужасно. Но Нафтита согласна на все во имя великого Атона, во имя благодействия Кеми…
Она продолжала развивать эту мысль:
— Послушай, Ахнаяти, что скажу: ведь мы с тобой поклялись когда-то смело идти дорогой Атона. И мы шли. Мы восстановили против себя знать, мы подружились с немху. Мы ниспровергли Амона и возвеличили Атона — нашего бога, нашего отца. Мы унизили древнюю столицу Кеми и возвысили новую столицу, родив ее. Мы заявили твоими устами, что противимся гнусным войнам с соседними народами. Больше того, мы объявили себя равными всем другим народам. И вдруг…
— Что вдруг? — перебил он ее раздраженно.
— Вдруг на пятнадцатом году своей борьбы ты сворачиваешь с прямой дороги…
— Куда? — бросил он.
— Вот этого я еще не знаю.
— Зачем же тогда говорить? — Он надул губы, уткнулся взглядом в пол.
— Чтобы удержать тебя…
— От чего?
— От роковой ошибки.
Его величество усмехнулся. Она сказала:
— Я хочу, чтобы ты по-прежнему ловил чутким ухом каждое слово нашего царя и бога Атона.
— В этом я прилежен, как ученик в школе.
— Слушай его, надо претворять в дело каждое его слово.
— Я пытаюсь делать это, Нафтита.
— В этом я с некоторых пор сомневаюсь.
Он покраснел от негодования. Нет, это уж слишком. Он этого не потерпит! Нельзя же обвинять голословно!..
Тогда ее величество сказала с величайшим хладнокровием, на которое способна только первая женщина Кеми:
— Ахнаяти, твое величество Наф-Хуру-Ра! Не сердись, если ты прав. Я же скажу тебе: со стороны все виднее. А я вижу — поскольку оказалась в стороне, — что ты идешь не туда. Мне известно, что Хоремхеб получает все большую власть, что ты его выслушиваешь внимательнее, чем когда-либо. А известно ли тебе, что Хоремхеб ведет тайные переговоры с твоими врагами в Уасете и Мен-Нофере. И в Дельте. Если ты проявишь некоторое любопытство, то спроси его, о чем он шептался недавно с одним вавилонянином?
Эхнатон вздрогнул.
— С кем? — сказал он. — С вавилонянином?
— Да.
— Когда?
— Дней десять назад.
Его величество задумался. И сказал как бы про себя, но вслух:
— Десять дней назад… Вавилонянин… Шептался с Хоремхебом… Десять дней… Десять дней…
Фараон, видимо, что-то вспоминал.
— Такой курчавоголовый купец, — подсказала царица, — смуглый такой, лупоглазый. Зачем он прибыл в Ахяти? Что ему тут надо? Знающие люди сообщили, что он привез воздуха на полталанта[20]. Воздуха в своих бурдюках для воды.
— Ну да, ну да, — размышлял фараон. — Вавилонянин и хетты… Мне что-то говорил Хоремхеб.
— Что же он говорит?
— Какую-то чушь, Нафтита. Какую-то чушь. Небылицу, Нафтита!
— А что Хоремхебу надо в торговых кварталах?
— Наверное, покупает, Нафтита.
— Что же?
— Товар.
— Какой?
Его величество улыбнулся.
— Ты же говоришь, что купец доставил воздух в бурдюках. Представляешь себе? Вавилонский воздух!
— Да, это большая ценность в Кеми.
Фараон встал. Прошелся по комнате. Руки закинул за спину. И все убыстрял шаги. За ним трудно было уследить: туда-сюда, туда-сюда! У царицы закружилась голова. Его величество, того и гляди, побежит. Как на учениях рядовой воин. Что с ним?
Потом он вдруг останавливается. Молча глядит на царицу. И шевелит губами. А глаза — невидящие совсем.
— Я всю подноготную узнаю. Мне расскажут все об этом вавилонянине. И тогда горе тому, кто скрыл! Кто от глаз моих утаил нечто! И кто от моих ушей схоронил чужие слова! Пусть тогда пеняет на себя! Только на себя!
Фараон потряс маленькими кулаками.
— Ты хорошо сказал, — проговорила царица. И обеими руками сжала виски, в них стучало, словно в каменоломне, как на постройке каменных домов.
Фараон снова забегал по комнате. То медленней, то быстрее. Часто останавливаясь перед царицей.
— А теперь, Нафтита, слушай. Я скажу тебе нечто. И это должно остаться между нами.
