Жрец по-прежнему старался не выдавать ни своих мыслей, ни чувств:
— Твое величество, с тех пор как существует вселенная, не было еще государя, который мог бы сказать: все хорошо в моей стране.
— Дальше.
— Если даже находился такой царь, то он вскоре раскаивался в своих словах.
— Почему?
— Потому что убеждался в том, в чем убеждался.
— Я не понимаю твоего книжного языка. Говори яснее, Пенту. Говори, как говорят на рынке.
Жрец нахмурил брови:
— Я же не на рынке. Я не торговец зеленью…
— Вот это я знаю!.. Дальше.
— Нельзя сетовать на то, что в государстве что-то не ладится. На то оно и государство.
— Ты это говоришь как врач или как мой советник?
— Как врач.
— Что ж, по-твоему, я болен?
— Да.
— И тяжело?
— Да.
— Ты уверен?
— Да.
— Ну, так лечи.
Фараон плюхнулся на циновку, вытянул ноги, сложил на груди руки, закрыл глаза. И приказал:
— Лечи!
Жрец не трогался с места.
— Лечи, говорю!
Пенту присел на низенькую скамью, которая на трех ножках. Помолчал. Потер лоб… Нет, в самом деле, он убежден, что говорит правду. Разве плохи дела Кеми? Наступление хеттов на пограничные деревни? Но они могут и отступить! Восстание в Ретену? Оно окончилось. Тревожное положение на границах с Эфиопией? Там всегда было неспокойно…
— Твое величество, — проговорил Пенту, не глядя на фараона, — никто из нас не сотворен из камня. Тебе нужен отдых. Поезжай, твое величество, в Южный дворец. Проведи день, другой. Пробудь ночь на воде. При огнях. Слушай музыку. Это необходимо для здоровья.
— А дальше?
— Что дальше?
— Кто делами займется?
— Ты.
— А кто же предаваться будет веселью?
— Тоже ты.
Фараон присел. Уткнулся подбородком в колени. Так, как это делал в детстве. Пенту хорошо помнил совсем еще юного фараона. Юного принца.
— Послушай, Пенту, отвечай прямо и не пытайся морочить мне голову.
Пенту скорчил гримасу: он не одобрял увлечения фараона языком рынков и мастеровых людей.
— Понимаешь? Не морочь голову!.. Если к тебе приходят и говорят: бежал из каменоломни твой враг, заточенный тобою, — что ты скажешь?
— Стану искать его.
— Если его не находят?
— Наберусь терпения.
— А потом?
— Выдам сто хлыстов нерадивому хаке-хесепу.
— Сто?
— Может, пятьдесят. Для первого раза.
— Это мысль!
Фараон ударил палочкой из слоновой кости в бронзовую пластинку. И сказал вошедшему негру:
— Позови ко мне его светлость Маху.
Чернокожий выслушал приказание, не глядя на благого бога. И попятился назад, к двери.
— Скажи, чтобы шел поскорее!
Чернокожий приоткрыл дверь.
— Чтобы мчался сюда!
Чернокожий вышел в коридор.
— Пусть растрясет свой живот!
Чернокожий не посмел закрыть за собою дверь.
— Пускай спешит сюда этот грязный гиппопотам!
Фараон был словно горный поток: миг! — и сокрушит все на пути.
— Пенту, — крикнул он, потрясая кулаками, — ты всегда подаешь мне хорошие советы! Этих подлецов надо держать в черном теле. И тогда меня будут больше любить и уважать. Этот секрет я вычитал в одном старинном свитке времен Аменемхета Первого. Там очень хорошо говорилось о том, как следует вести себя власть предержащим.
— Жестоко?
— Именно жестоко, Пенту! Не жалея никого и ничего. Мне говорили, что впервые испытал этот способ фараон Нармер. Ведь он, Пенту, в один час из смертного князя превратился в живого бога, наподобие меня. В один час, Пенту! Я бьюсь — вот уже четырнадцать лет — со своими недругами и достиг не очень многого.
— Я этого не сказал бы, твое величество.
Вошел Маху. Вернее, вкатился. И кто-то невидимый прикрыл за ним дверь.
— Я у твоих стоп, твое величество!
Произнося эти слова, Маху смотрел на жреца. Но тот стоял к нему спиною.
— Маху, — сказал фараон, — Пунанх проявил нерадивость. Он упустил этого Усеркаафа. И тот бежал в Эфиопию. За ним послана погоня. Но беглец пока не пойман. Я приказываю: полсотни палочных ударов Пунанху. Немедленно! А остальные — потом. И передать ему: пусть ищет его на земле и под землей, в горах и на воде! Передай еще: не дай бог, не дай бог не поймать его и не водворить на место! Понял меня, Маху?
— Понял.
— Пятьдесят увесистых ударов.
— Так точно.
— И доложить мне тотчас же!
— Твое величество, Пунанх получит свое сполна.
