На миг верноподданные пали ниц, а спустя еще мгновение они были готовы к работе.
— Ждут ли меня гонцы? — спросил фараон.
— Их двое, — сказал Маху. — Один из Эфиопии, другой — с хеттской границы.
Тучный Маху сопел, будто взбирался на гору. Фараон покосился на него.
— Юг и Север, — проговорил с досадой фараон, имея в виду гонцов. — Любопытно… — Он постучал указательным пальцем по золотой бляхе, которая красовалась чуть повыше пупа… — Пожалуй надо начинать с северного гонца. Оттуда наверняка идут неприятности. Лучше с самого утра покончить с ними. Выслушать неприятности — значит наполовину победить их… Что еще замыслили эти хетты? — сказал ворчливо фараон.
Вместо ответа грузный вельможа направился к высокой резной двери и открыл ее.
— Сюда! — крикнул он, указывая на усталого гонца, покрытого пылью пустыни.
Гонец сделал несколько шагов и упал наземь. Он лежал неподвижно, не решаясь взглянуть на благого бога — его величество Эхнатона, повелителя вселенной.
Маху взял у него из рук свиток папируса и передал писцам.
Фараон не ошибся: сообщение было не из приятных. Впрочем, в последние годы только и ждешь подвохов от этих проклятых хеттов. Они медленно теснят египтян — то прямо, не таясь, то скрытно, но неуклонно движутся на юг. Азиатские князья тоже осмелели. Они шаг за шагом, словно тучи, подползают к форпостам в горах Ретену. Не трудно предвидеть, что будет через несколько лет Может быть, не лет, а месяцев?
— Встань и приблизься, — приказал фараон гонцу.
Этобыл сухойЮ как палка, с горящими глазами молодой воин из легковооруженных полков. Превозмогая усталость, он сделал несколько шагов в сторону фараона.
— Можешь ли добавить что-либо к этому сообщению? — спросил фараон.
— Да, твое величество.
— Говори же!
— Прикажи нам идти в наступление! Прикажи послать нам помощь!
— Зачем? — спросил фараон, щуря глаза и поджимая губы.
— Чтобы сокрушить их!
— Кого?
— Хеттов!
— Ты такой сильный? — Фараон улыбнулся.
— Я — нет! — ответил воин, гордо вскидывая голову. — Твое величество сокрушит врагов, и мы будем избавлены от насмешек…
Фараон нахмурил брови:
— Каких насмешек?
Гонец не задумывался:
— Смеется над нами арамеец, сириец, израильтянин, вавилонянин… Смеются все, кому охота смеяться…
— Ты уверен?
— Я слышал смех своими ушами!.. Хетты подтягивают войска. Они терпеливо окружают наши крепости и, доводя наши гарнизоны до изнурения, отпускают их на юг, как они выражаются — на все четыре стороны. А на самом деле это одна сторона — Юг!
Маху перебил его:
— Всего-навсего передвигают свои части. Передвигают только вперед и только на юг. В одних случаях они винят слишком строптивых военачальников, в других — гражданские власти, и при этом они извиняются. Весьма униженно и витиевато. Но войск своих назад не отводят.
— Да, это так, — подтвердил гонец.
Фараон сгорбился. Опустил голову. Казалось, стыдно ему выслушивать все это. Казалось, вот-вот подымется фараон и призовет войска под непобедимые знамена предков. Призовет и двинется на Север проторенной дорогой отцов и снова покажет миру всесокрушающую силу Египта…
Но он сидел недвижно и чуть не выронил из рук свои царственные знаки.
— Ступай, — сказал Маху гонцу, и тот уполз из зала. Совсем скрылся за резной дверью.
Фараон что-то шептал. Писцы притворились, что очень заняты. Они шуршали свежими свитками папируса, старались не глядеть на его величество: им было жаль фараона до глубины сердца.
Маху знал твое дело: вызвал гонца из Эфиопии. Протолкнул его грубо в дверь и подвел к трону. А сам отошел к стене и оттуда внимательно наблюдал за фараоном своими маленькими, бесстрастными очами.
А когда его величество Эхнатон поднял голову, он увидел перед собой курчавоголового чернокожего в сером плаще. Такого здоровяка с белыми зубами.
— Кто ты? — испуганно вопросил его величество.
Чернокожий ответил глубоким поклоном.
— Кто?!
— Посланец главного начальника всех царских рудников в Куше.
— Что тебе надо?
— Твое величество, его сиятельство Пунанх тысячу раз кланяется тебе, целует стопы твоих ног и посылает благодарность за все твои благодеяния…
— Дальше, дальше, — нетерпеливо перебил его фараон. Ему явно надоедала эта идиотская напыщенность чиновничьей речи. — Что же дальше?