Оскарссон в безмолвном ужасе смотрел на то, что некогда было его левой рукой. Он, впервые после того, как все это произошло, посмотрел на вещи осознанно. На левой руке остался только большой палец. В обрубки попала инфекция, и за две недели, прошедшие после потери лодки, пришлось перенести две операции. Теперь на левой руке не осталось и суставов. Когда он достаточно окреп от первоначальной потери крови и операций, то отказался от дальнейшего приема болеутоляющих. Боль, казалось, была его единственным ощущением, боль и гнев.
Доктор бережно закутал культю в хлопчатобумажный кокон и вложил руку в петлю, висевшую у Оскарссона на шее.
— Вообще-то она уже не нуждается в перевязке, — сказал врач. — Это только для защиты от ушибов, пока швы не зарубцуются и не пройдет воспаление. И пока болезненные ощущения не пройдут, пусть повисит на повязке. А когда будете чувствовать себя лучше, мы подыщем вам протезиста.
— А?
— Ну, искусственная рука или часть ее. Это не заменит пальцев, но выглядеть будет эстетичнее.
Оскарссон бессмысленно уставился на молодого человека.
Доктор выставил левую руку и стал сгибать большой палец.
— Ну, протез облегчит работу большого пальца, а культя не будет смотреться так... гм, в общем, лучше будет выглядеть.
Оскарссон встал и подтянул брюки здоровой рукой. Одежда висела на нем мешком — он здорово похудел.
— Спасибо, доктор, — сказал он. — Вы так хорошо со мной здесь обращались. Я вам благодарен.
В коридоре его ждал Гуннар. На стоянке какой-то мужчина с фотоаппаратом стал щелкать, а другой попытался задать ему несколько вопросов, но Оскарссон растолкал их и влез в «вольво» Гуннара. Поначалу этот инцидент вызвал бурю в печати, но к этому-то времени, думал он, могли бы уже и забыть. Но в эти дни Швеция жила новостями о подводных лодках, а Оскарссон как раз и был одним из пострадавших от них, не считая бедняги Эббе.
— Я хочу съездить на могилу, — попросил он Гуннара.
Гуннар со вздохом кивнул. Он пробрался улицами на восток Стокгольма и остановился у большого муниципального кладбища. Оскарссон вылез из машины и пошел за сыном к участку, зажатому между двумя другими. Остановился и посмотрел на простой камень с именем и датами.
— Это самое лучшее, что ты мог сделать? — спросил он.
Гуннар прикусил губу и отвел взгляд.
— Пап, мы в Стокгольме не принадлежим ни к какой церкви. И пожалуйста, не говори так, словно мы его забросили.
— Извини, мой мальчик, — сказал Оскарссон.
— Ты просто подумай, что мы ведь тоже тоскуем по нему, — проговорил Гуннар. — Помни об этом, когда будешь разговаривать с Ильзой. Она хорошо держится, но когда появишься ты, мне понадобится твоя поддержка.
— Не стоит мне с ней встречаться, — сказал Оскарссон. — Тем более, что я хотел бы поскорее вернуться домой.
Он пошел к машине.
— Послушай, папа... мы хотим, чтобы ты переехал жить к нам. Пока ты был в госпитале, мы продали квартиру и купили домик у моря, на архипелаге. Тебе понравится.
Оскарссон покачал головой.
— Нет, я знаю, что вам бы хотелось быть одним. А я не хочу быть обузой.
— Папа, я перевезу твои вещи, у тебя будет своя комната. Ведь там тебя уже ничего не держит.
Оскарссон вдруг почувствовал себя вырванным с корнями и брошенным. В свое время, когда умерла жена, он продал дом и снимал комнату в деревне. Это, конечно, было странно, но у него не было никого, кто бы следил за домом, а потом постепенно привык к этому. Хотя получалось, что он теперь оказывался бездомным.
— Переезжай совсем, папа, тебе понравится на островах. Мы живем прямо у воды, там красиво. У тебя будет собственная комната. Решайся сразу. Ну а если захочешь жить отдельным домом, у тебя же есть деньги — страховка за лодку. В моем банке тебе откроют счет.
Оскарссон ничего не сказал. Он откинул голову назад на подголовник и закрыл глаза. За последние недели с ним что-то произошло. У него не было желания противиться Гуннару. Одному уже не порыбачить, так что надо принимать то, что несет будущее.
