В первый раз все было просто великолепно. Мы занимались любовью в конюшне, где пахло сеном, пылью и лошадьми. Наши тела переплелись в жарких объятиях и лоснились от пота. Потом, когда все было кончено и мы, умиротворенные, продолжали лежать, тесно прижавшись друг к другу, он ласково перебирал мои волосы, вытаскивая застрявшие в них сухие травинки, а я наслаждалась, глядя как солнце, проникая сквозь щели в стене, играет бликами на его широкой волосатой груди.
Это должно было случиться, но время выбрал он сам.
Я как раз возвратилась в конюшню после обычной верховой прогулки на чистокровном скакуне моего отца, одном из тех, что не раз занимали на скачках призовые места. Старший конюх в этот момент стоял, прислонившись к стене конюшни. Стоило мне увидеть его, как сердце бешено заколотилось. Во дворе мы были одни.
Я смерила его взглядом с присущим мне высокомерием, унаследованным от многих поколений аристократов. Он с дерзкой улыбкой неторопливо подошел ко мне и обхватил за талию, чтобы помочь слезть с лошади. Желая сбить с него спесь, я стала осторожно скользить вдоль его тела, пока не коснулась сапогами земли. Я видела, как потемнели его глаза, но рано праздновала победу.
Вопреки всем условностям и приличиям, он все крепче прижимал меня к себе. Я глядела на него с нескрываемым желанием, само сознание, что он работает на отца и ниже меня по своему общественному положению, возбуждало, придавая нашим отношениям особую остроту, делая их еще более привлекательными. Я и мечтать не смела о близости с конюхом, это было нечто вроде запретного плода.
Вдобавок он был ирландцем, диким и необузданным, как само Ирландское море. А я получила аристократическое воспитание, была обучена изысканным манерам, французскому и латыни. Конюх же едва изъяснялся по-английски и часто пускал в ход непристойные выражения, смысла которых я почти не понимала. Если верить слухам, то бутылка, попав ему в руки, редко доживала до вечера. Мне же лишь по особым случаям разрешалось выпить перед ужином глоток вишневого ликера. У меня были холеные руки, не то что у него. Но обо всем этом я забыла, когда он буквально душил меня в своих объятиях.
Он наклонился и поцеловал меня с таким видом, словно имел на это полное право, а не совершал преступление, как это расценили бы, застав нас врасплох. Его непокорные волосы, коснулись моего лба, когда он прижался губами к моим губам.
И хотя именно этого я и желала, что он несомненно прочел в моих глазах, его бесцеремонность привела меня в ярость. Я стала отталкивать его, сопротивлялась, упершись обеими руками в борта его кожаной куртки, но с самого начала была обречена на поражение. И не только потому, что он был сильнее меня, просто я сама этого страстно желала, кровь бурлила во мне, и я не так уж сильно стремилась высвободиться из его объятий, наслаждаясь тем, как его жадный язык прорывался сквозь губы и насиловал мой девственный рот.
Вдруг я почувствовала, что теряю сознание.
Задыхаясь и едва передвигая ноги от охватившей меня слабости, я покорно пошла за ним в глубину сумрачной конюшни. Неужели именно этого я так страстно желала, когда он обжигал меня взглядом, на протяжении последних недель? Разве не я случайными прикосновениями и соблазнительными позами побудила его к этому? Еще немного – и передо мной раскроется тайна. Да, мне страстно хотелось познать то, о чем шептались служанки, прикрыв рот руками?
Сейчас он уже не позволил бы мне пойти на попятную. Он прижал меня к стойлу, и мы очутились по колено в свежескошенном сене, от которого шел изумительный сладкий запах. Здесь было тепло и царил полумрак. Пыль металась в лучах проникающего сквозь щели солнца, как и чувства, охватившие меня. Он осыпал меня страстными поцелуями, и теперь, прижатая к его бриджам в обтяжку, я поняла, как сильно он желает меня. Его могучее мускулистое тело, которым я так часто любовалась из спальни, раздвинув слегка занавески, слилось с моим с дерзкой настойчивостью. Ноги мои дрожали, когда он раздвинул их своими коленями, приподнял меня и посадил верхом на себя.
