Опять было лень писать. Профессор сделал доклад в какой-то Академии и получил премию. Это много денег, и он сказал, что поделится со мной, так как я помог ему сказать новое слово в науке. Да, мои байки хоть кому-то пользу принесли. Я попросился домой к Суа. Зачем мне деньги? Чтобы получить больше невкусных и ненастоящих вещей?
Сегодня Рождество, так это называется. Профессор пообещал, что после этого у него будет отпуск, и мы поедем на мой остров. Надо радоваться, веселиться и ходить смотреть рождественское дерево. Дерево очень красивое. Оно утыкано разноцветными огоньками, из него доносится музыка. Мудрый Гуа и сумасшедший Иуа были бы рады здесь оказаться. Зачем белые взяли меня? Подумаешь, пишу на пальмовых листьях.
Кстати, о пальме. Сегодня днем взгрустнулось. Я вспомнил свою зеленую любимицу, мать кокосов, и подошел к новогоднему дереву потрогать веточку. О, великие боги и мудрые вожди! Дерево тоже ненастоящее! Никакого сравнения с моей пальмой. Я попробовал его потрясти, на меня упала какая-то штука – белый человечек с крылышками. Я захотел погрызть его, но не тут-то было. Опять обман! Нет, с меня хватит!
Сегодня жарко. Я лежу под пальмой и жду, когда созреет кокос. Суа обмахивает меня пальмовой ветвью. Профессор сдержал обещание, и теперь я наконец-то наслаждаюсь настоящей жизнью. Тихо плещет океан, солнце ласково светит сквозь прорези пальмовых листьев. Я снова стал писать картинками – это красивее, чем бездушные закорючки белых людей. Стопка пальмовых листьев почти сравнялась ростом с Суа.
Муа, когда ему не лень, приводит ко мне иностранных туристов. Но мне лень с ними разговаривать. Муа и еще кое-кто (скажу по секрету, не поверите, это – мудрый Гуа) просили заказать им фальшивых женщин. Если не будет лень, напишу профессору Смиту. Он делает все, что я хочу.
Иногда я думаю, что было бы, если бы я остался жить у белых? Профессор Смит хороший человек и почти такой же мудрый, как Гуа. Но разве есть там такие пальмы, такие кокосы, такие Суа, я уж не говорю про океан и другие прекрасные вещи, о которых я бы написал, если бы не лень.
Выбравшись на каменистую почву, Просов с облегчением затопал ногами. К подошвам прилипли влажные зелёные ошмётки – то ли мох, то ли ещё что-то.
– Жаль, да? – хмыкнул Зорка, поднимаясь следом за капитаном.
– Жаль запачканную обувь? – буркнул Просов. – Вот беда-то!
– Вы прекрасно знаете, о чём я жалею, – с обидой в голосе произнёс ботаник.
Просов только плечами пожал. По Кодексу об инопланетниках они не имели права заниматься исследованиями без разрешения какого-либо из разумных видов, населяющих планету. Вздохи и причитания оказавшихся ненужными здесь учёных надоели ему хуже горькой редьки.
– Глаза и уши наши единственные приборы! – заметила Авесса.
Ксенобиолог запыхалась, взбираясь по мокрым, покрытым вязкой растительностью кочкам, но выглядела бодро. Её пухлые щёчки разрумянились, светло-русые волосы выбивались из-под шлема. Она чихнула, поправила слегка выступающий из ноздрей фильтр и бросила сочувственный взгляд на Зорку. Ботаник и ксенобиолог в последнее время были почти неразлучны. Ходили слухи, что у них самый настоящий служебный роман.
«Как сообщники», – подумал капитан. Он предпочитал проводить свободное время в одиночестве, с учёными сегодня он встретился по чистой случайности.
Авессу он невзлюбил за замечание, однажды публично сделанное ему за обедом. Она сказала, что он чавкает. Конечно, Просов знал за собой этот недостаток и старался есть в компании старых сослуживцев, которых проблема его чавканья не волновала. Но то был первый торжественный общий обед по прибытии на Риллу, и он не мог сесть за стол по своему выбору. Сама бы на себя посмотрела! Авесса ярко красила губы по поводу и без, используя старомодную губную помаду в винтажных тюбиках. Помада, как и полагалась натуральному продукту, воссозданному по древним рецептам, оставляла неприятные следы на краях чашек и бокалов.
Настоящей работы здесь для Авессы не оказалось, и она слонялась по окрестностям станции с пустыми руками, время от времени отлавливая какого-нибудь аборигена и отрывая его от дел. Поговорить она любила, и Просов не без сочувствия наблюдал, как нервно дёргается её очередная жертва, связанная чтимыми на Рилле законами гостеприимства.
