Провалы всегда тягостны.
Чувствуешь себя виноватым, чего-то своевременно не доглядевшим, в чем-то жестоко заблуждавшимся, ищешь и не находишь толкового объяснения случившемуся, впадая от всего этого в еще большую тревогу.
Добро, если провал не связан с кровавыми жертвами, если имеются и время и средства для исправления допущенной ошибки, тогда хоть последнее слово остается за тобой. Хуже, когда в результате провала гибнет товарищ. Тут уж ничего не исправишь, сколько ни старайся, и не доищешься многих тайн, потому что мертвых воскресить нельзя.
На Александра Ивановича неудачи действовали, как подстегивающие удары кнута. Молчаливый от природы, он замыкался в себе, терял сон и аппетит, часами оставаясь наедине со своими раздумьями. Близкие друзья знали это свойство его натуры, попусту в такую пору не беспокоили.
Всеми мыслями Александра Ивановича завладел вытащенный из Фонтанки лицеист Замятин. Совпадения, конечно, мало что способны объяснить, опираться на них рискованно, и все же была у Иннокентия Иннокентьевича некая замаскированная часть его скромного бытия, очень уж старательно скрываемая от посторонних. Вопрос весь заключался в том, связана ли она с возросшей в последние месяцы активностью лицейского подполья или не имеет к ней никакого касательства.
Лицейская эта публика, кстати, всегда выступала как сплоченная и неплохо организованная сила. Имелся у них когда-то свой клуб, именуемый Собранием лицеистов. На Мойке, в доме известного столичного ресторатора Донона, просуществовал до весны 1919 года. Была собственная кофейня на Караванной улице, ликвидированная по требованию Петроградской Чека, был коллективный огород на Полюстровской набережной. Пытались они, под флагом коммерческих соображений, открыть и свой аукционный зал в городе, хлопотали об аренде помещения на Невском проспекте, да сорвалась эта затея.
Печатника в бывшем лицейском хозяйстве интересовал лишь клуб. И даже не собственно клуб, в помещении которого разместились теперь коммунальные учреждения, а члены этого привилегированного аристократического Собрания, фотографические их изображения.
Предпринятые им розыски увенчались полным успехом. Ни единой бумажки не пропало в архиве за истекшие годы, ни единой фотокарточки. Прямо хоть садись и пиши по клубному делопроизводству историю благородного Собрания лицеистов: кого и когда принимали в действительные члены, кто выступал поручителем, каков был вступительный взнос.
Отобрав с десяток нужных фотографий, Александр Иванович вызвал на Гороховую Глашеньку Нечаеву. Неплохо бы и самому съездить на Выборгскую сторону, обойтись без официальщины, но протокол опознания требовал определенного порядка.
За неделю, минувшую после их знакомства на фабрике, Глашенька многое успела обдумать и, едва очутившись в кабинете Александра Ивановича, сразу заговорила о главном, больше всего ее волнующем.
— Неспроста убили они Кешу, уверяю вас, товарищ следователь. Я вспомнила, он мне ясно сказал, что собирается вывести на чистую воду своих бывших дружков. Вот за это с ним и рассчитались они... Почувствовали для себя угрозу и убили...
— Целиком с вами согласен. Расправились с ним действительно неспроста. Имелись для этого веские причины. Беда наша, Глашенька, в другом. Вот вы говорите — они с ним рассчитались, они почувствовали угрозу. А кто они — вам это известно?
— Я думала, вы это разузнаете...
— Увы, Глашенька, не разузнали пока, — грустно сознался Александр Иванович. — Ничего еще не знаем в точности, но хотим поймать убийцу. И вы должны оказать нам в этом содействие...
— С охотой бы, товарищ следователь, с большой радостью, но что я могу?
— Помните, вы рассказывали о встрече у Казанского собора? Того человека, что отчитывал тогда Замятина, вы опознать могли бы?
— Пучеглазый он, я вам объясняла. Невысокого росточка, пониже Кеши будет... Сердитый очень, настойчивый... Лет ему, верно, с пятьдесят, а может, и поболее...
— Вот среди этих граждан нет его? — Александр Иванович разложил на столе пять пронумерованных фотографий из делопроизводства лицейского клуба.
