Разум неожиданно провел параллель — такое ощущение, словно в ее голове кто-то начертил дугу — а память услужливо подсказала, что это ожерелье для Насти слепила Саша, ее шестилетняя дочь. В подарок своей матери на двадцать пятый день рождения. И сделала она это сама. Светины щеки вновь покраснели, и жгучий стыд зашевелился в груди, словно кто-то пальцем пощекотал ее душу.
Света обнаружила бусы в спальне на прикроватном столике. В комнате все еще витал едва уловимый аромат душистого мыла — сами куски мыла нашлись в шкафу и комоде, Настя хранила их под одеждой, защищая вещи от моли — а от Настиных платьев исходил слабый запах духов «Фрэнк Оливер» (Настя почему-то всегда произносила «Франк Оливер» с буквой «а»). Приятные духи, но слишком въедливые и стойкие. Света как-то побрызгала ими свой пиджак, и он пах до самой стирки. Хотя после стирки ей казалось, что она все равно улавливает далекий, как небо, аромат «Фрэнка Оливера».
Как только она вошла в дверь, в ней заиграли два смешанных чувства. Первое чувство, распустившееся, как пион, словами можно было выразить лишь по-французски: deja vu. По ее ощущениям то, что должно случиться, уже было. Словно совсем недавно она нашла Настино ожерелье на прикроватном столике, и теперь это событие повторялось, будто кто-то перемотал ее жизнь на некоторое время назад, как кассету в видеомагнитофоне. А ведь прошло уже шесть месяцев с тех пор, как она была в этом доме последний раз.
Удивительно, рассудила Света, как быстро идет время. Течет, точно вода из крана, исчезая в сливном отверстии. Теперь этот дом пуст, как карман в ее блузе, в который Света никогда ничего не клала — не было такой вещи, которая могла бы туда поместиться. Как и не было на свете того, кто мог бы подойти этому дому, больше, чем Настя Воскресенская. Он всегда у Светы будет ассоциироваться именно с ней. Теперь же одинокие стены смотрели на нее мрачным взглядом, словно обвиняли ее в том, что случилось.
Второе чувство, окатившее ее неприятной холодной волной, имело под собой вполне реальную основу — ей стало больно. Словно она вдруг расковыряла недавно зажившую рану, и под засохшей болячкой выступили маленькие бусинки крови.
Ожерелье кольцом опоясывало фотографию в рамке, на которой семья Воскресенских была в полном составе. Настя за шею обнимала Сергея, и лицо ее сияло от счастья. Светилось жизнью. Между ними была Саша, она смеялась и пальцем указывала на пустое место от недавно выпавшего зуба. Света помнила, как делала это фото, когда они все вместе выехали за город к реке, помнила запах воды, резковатый, но, вместе с тем, такой сладкий, запах свободы, помнила стрекотание насекомых в кустах и пение птиц в кронах деревьев. Но еще она помнила свое раздражение оттого, что никак не могла собрать всю семью вместе, чтобы сделать фото, а также легкую зависть, в какой-то степени граничащую с обидой, потому что ее младшая сестра к 25 годам успела обзавестись мужем и ребенком, а Света была одинока. И ей вновь, уже в который раз стало стыдно.
Тотчас перед глазами возникла картина, которая напоминала кадр из какого-то чудовищного фильма: длинная процессия, вытянувшаяся от дома, в котором она сейчас находилась, на сотню метров вперед, и сопровождающая три гроба. Один из них в длину не достигал и метра.
Света осторожно взяла ожерелье в руки, бумага недовольно заскрипела, будто просила ее остановиться. Бутон розы грязно-бардового цвета пожух и стал похож на сердце, вырванное из груди. Приложив ожерелье к шее, она направилась к большому зеркалу, висевшему на стене над комодом. Из него на нее глядела высокая женщина с серо-голубыми миндалевидными глазами, которые достались им с Настей от мамы, светло-русыми волосами, в белой блузе и линялых джинсах.
Круги картона, нанизанные на нитку и раскрашенные желтым цветом, напоминали крупные цирконы. У ее племянницы определенно был талант, ведь не каждый ребенок в шесть лет сможет создать подобную вещь. До этого еще нужно догадаться. А каких фигурок она лепила из пластилина! Бабочки и божьи коровки были как живые. Даже Света в свои 29 лет не смогла бы сделать что-то подобное. Когда Саша просила ее слепить человечка, у нее выходила только бесформенная масса, отдаленно напоминающая фигуры людей. Как отрыжка, подумалось ей, и смешок вырвался из ее рта. Сдавленный и сухой, будто она подавилась комком шерсти.
