Воины Света не брали силой моих сестер. ‘Не попрание греховной плоти, но уничтожение!’ — так сказал один из них, облаченный в позолоченные доспехи командира. Рана у меня на боку обеспечила меня пропитавшейся кровью одеждой и смертельной бледностью, монастырские практики позволили не дышать некоторое время, пока воины осматривали сестёр и добивали раненых. А затем дым поднялся к небесам, скрывая облачный лик Великой Матери, её глаза, полные слёз. Мэтрессу, избитую, вывалянную в грязи и распятую, привязали к алтарю, откуда огонь начал свой жадный путь к крышам монастыря.
Я выбралась, поскольку знала потайные ходы, ведущие за стены — возраст Фаэрверна насчитывал около пятисот лет, и гора в его основании была испещрена ими, как поля кротовыми норами. Великая Мать не оставила меня, дав силы на исцеление собственной раны и погоню за паладинами, забравшими кое-что, принадлежавшее монастырю. Но зачем она свела меня в пути с одним из них? С тем, кого предали собственные братья по вере?
— Сколько тебе лет? — спросила я и потянула к себе тарелку с тушеной капустой. Глаза у незнакомца оказались ярко-синими, как небо середины лета. Никогда бы не подумала…
— Тридцать.
Он повторил мое движение, подтащив поближе блюдо с жарким. Судя по голодному блеску в этих самых ярко-синих глазах, к нему возвращалось не только здоровье, но и здоровый голод!
— Ты был рожден в объятиях Богини, паладин, так отчего отвернулся от нее?
— Единый Бог несет людям добро… — заученным голосом начал он.
— Вернись в Фаэрверн, оглянись вокруг? — закричала я. Внутри все кипело. — Это — то добро, которое Бог несет людям? Пройдись по окружающим деревенькам и городкам и спроси — скольким жителям мы, монахини Великой Богини, исцелили души и тела — словом и делом, служением и любовью?
— Новое всегда начинается с разрушения! Люди всегда противятся новому! Но новое — то, что сделает жизнь лучше! — припечатал он стол ладонью.
Мрачный взгляд, резкие черты лица, скрытая сила искусных движений. Фанатик… Проклятый фанатик!
— Тебе, фанатичке запретной веры, этого не понять! — словно прочитав мои мысли, продолжил он. — Мне следовало бы убить тебя, ведьма! Но… через законы чести я не могу преступить!
— Как преступил тот, кто метнул кинжал? — неожиданно успокаиваясь, мурлыкнула я. Бесполезный разговор! Слепой с глухим и то договорятся быстрее!
— Ты видела его? — оживился он. — Кинжал? Опиши его!
Вытащив клинок из голенища сапога, швырнула едва ему не на тарелку. Паладин застыл, позабыв про мясо, глядя на кинжал, как на ядовитую змею. Потом осторожно взял в руки, большим пальцем провел по рукояти из чёрного, гладко отполированного дерева. И отбросил прочь. Боль исказила надменное лицо, принеся моему сердцу радость — ты тоже потерял что-то в это мгновение, паладин. Что же? Веру в людей? Любовь к другу, который предал?
* * *
Значит, все-таки Астор! Он сам сделал ему этот кинжал на совершеннолетие. Выковал лезвие, вырезал рукоять из дерева тхаэ, нанес зарубки, чтобы она не скользила в ладони. Утяжелил корпус. Сбалансировал клинок… ‘Будь он проклят! Будь я проклят! Будь прокляты мы все!’
Кинжал, который он бросил, упал рядом с рыжей. Она без промедления взяла его и засунула за голенище сапога. Что ж… Оружие, потерявшее чистоту, выкупанное в братской крови, пусть остается у отступницы!
— Так что ты собираешь делать? — поинтересовалась она вновь, принимаясь за еду.
Он оглядел ее, пытаясь вспомнить там, в монастыре. Боевые монахини Богини сражались за жизни свои и сестёр, как дикие кошки. Лица мельтешили в смертельной пляске и не было возможности их запомнить — лишь рубящие и колющие удары, лишь бешеный блеск в глазах отступниц. Нет, он не помнил её!
Астор, Астор… У него, Викера ар Нирна, не будет спокойной старости, если он не посмотрит в глаза младшего брата и не спросит: ‘Почему? За что?’ Даже несмотря на известный ответ! Хотя, вполне возможно, до старости он теперь и не доживет…
— Ты собралась мстить? — вопросом на вопрос ответил он. — Иначе зачем преследуешь отряд?
Горькая ухмылка исказила привлекательные черты её лица.
