Я подождал минуту.
— Мне продолжать? — спросил я.
— Да. Почему бы и нет?
— Лагамар воззвал к демону, и тот вытянул тепло из внешней оболочки его тела, оставив скорлупу из холодного камня вокруг горячего сердца божества. Лагамар уменьшился, но пылал жарче, чем когда-либо. И это было началом его падения. Он вскоре привык к более сильному жару своего нового уменьшившегося сердца. И когда его температура, по прошествии нескольких лет, понизилась, он испугался и снова призвал демона. И снова тот собрал и сконцентрировал тепло Лагамара, скрывая его все глубже среди мертвых останков его прежнего существа, И его сердце раскалялось все больше.
Жизнь Лагамара текла все быстрее, он горел все ярче, все глубже хороня себя в своем собственном теле, и так шло год за годом.
Сейчас он очень мал, совсем крошечный. Он больше не помнит ни о демоне, ни о своем народе, ни о Смерти. Он вечно пылает в центре Сноу, яркая искорка, потерявшаяся в золе некогда живого мира.
Так говорит легенда.
— Я думаю, что он забыл и о тех из Дру, кто еще цепляется за свою бесцельную жизнь, — произнесла посетительница сдавленным, прерывающимся от горечи голосом.
Меня всегда поражает этот страстный, взрывчатый отклик на мои механические построения. Я строю свои рассказы по определенному алгоритму, руководствуясь только холодным расчетом, пользуясь одними и теми же заученными ходами — и вдруг такая страсть? Откуда это?
Если бы я мог испытывать чувства, я бы, наверное, пожалел моих клиентов, которых так ранит моя грубая ремесленная работа. Но даже если у меня и есть сердце, то оно столь мало, так безнадежно затеряно в пепле моего бесконечно долгого бессмысленного существования, что и найти его нельзя.
Дру двигалась, будто пробуждаясь после долгого сна. Она протянула мне руку, и я подсоединил к ней шину, которая перевела оплату за мои услуги с ее счета на счет компании.
Она долго смотрела на меня, лицо ее снова стало бесстрастным.
— Я решила поблагодарить тебя, — наконец произнесла она.
Она сняла красный камень со своей шеи. Серебряная цепочка зазвенела, ударившись о поверхность моего стола, когда она положила самоцвет передо мной. Затем она вышла, не сказав больше ни слова. Я положил камень в карман. То, что я чувствовал в этот момент, очень напоминало удовлетворение. Остальные мои чувства я и сам бы не смог описать.
Едва Дру ушла, между занавесами проскользнул следующий клиент. Его зовут Ноктил Сард, и он не впервые приходит ко мне.
— Привет, Чагон, — сказал Сард, приветственно поднимая левую руку. Правую он прятал в складках своей пышной одежды шафранно-пурпурных цветов, но богатая ткань не могла скрыть ее неестественных размеров. Сард известный преступник — торговец рабами, — и в его правую руку вживлены приспособления, необходимые в его профессии: хлыст, воздействующий на нервные окончания, вытягивающийся аркан, осколочный пистолет и игломет осиного типа. Несмотря на смертельную опасность, грозящую ему, если власти захватят его в этом секторе пангалактики, он регулярно прибегает к моим услугам.
Я склонил голову.
— Здравствуйте, гражданин, — произнес я формальное приветствие.
Из всех моих клиентов Ноктил Сард интригует меня больше всех. Конечно, у меня есть несколько постоянных клиентов. Я не перестаю этому удивляться, памятуя обо всех моих недостатках. В конце концов, в мире полно невротиков, которые концентрируют свои навязчивые идеи иногда даже на чем-нибудь менее волнующем, чем механический сказитель мифов. Большинство постоянно посещающих меня клиентов, очевидно, принадлежат к этой категории. Но не Ноктил Сард, уж это сомнительно.
Я думаю, ранее Сард обладал моралью. Однако очень давно он обратился к нелегальному геномодификатору и подверг свою нервную систему изменениям. В основном процедура сводилась к тому, что была ампутирована большая часть его эмоциональных способностей. Оставшиеся у Сарда эмоции грубы и примитивны: удовольствие, любопытство, алчность, жажда мести — последняя неизбежно вытекает из рода его деятельности. Возможно, это означает, что до операции Сарда мучили угрызения совести, которые обязательно должны вызывать у чувствительного существа его бесчеловечное ремесло. Может быть, причина совершенно иная, но в таком случае, я даже не могу представить себе, какая. Но, конечно, мое воображение очень ограничено.
