Что он имел в виду? Неужели какие-то счеты по поводу всероссийской славы? «Не могу я с ним встречаться! Как же-с – автор “Войны и мира” передо мной будет сидеть. Да еще на семь лет меня моложе. Нет-с, господа, и не уговаривайте. Непременно выйдет какой-нибудь надрыв. А то и припадок-с».
Или все-таки нечто другое?
Вопрос: если бы Долохов застрелил Пьера, Лиза бы осталась жива и князь Андрей тоже, а Наташа вышла бы за Бориса Друбецкого? Это была та же «Война и мир»? Думаю, при всех этих вариантах – да. Потому что весь роман – про треугольник «Николай-Соня-Марья». Про выбор аристократа в пользу собственного аристократизма. То есть в пользу сохранения феодальной ренты.
А вот если бы Николай женился на Соне – это была бы совершенно другая книга. Про разорение, безденежье, нужду, попреки, зависть, семейные сцены, ужасные мысли: «почему я тогда на Марье Болконской не женился?» – порою даже произнесенные вслух, отчего жизнь становилась бы еще кошмарнее. Про унизительные займы у мужей Наташи и Веры, про закладные и проценты, про детей, которые презирают своих родителей за бедность. Наверное, хорошая вышла бы книга. Классическое произведение великой русской литературы.
Но написал бы ее уже не Лев Толстой. Вернее, Лев Толстой – но другой. С которым бы захотел встретиться Достоевский.
«За невозможностию быть русским стал славянофилом». (Слова Шатова, «Бесы», часть третья, глава пятая. К Шатову приезжает его жена Марья, беременная от Ставрогина, и тут же рожает.)
Контекст:
«– Довольно, и пожалуйста, о чем-нибудь другом. Вы по убеждению славянофил?
– Я… я не то что… За невозможностию быть русским стал славянофилом, – криво усмехнулся он, с натугой человека, сострившего некстати и через силу.
– А вы не русский?
– Нет, не русский.
– Ну, всё это глупости».
Страшные глупости. Почему это Иван Шатов – да вдруг не русский? Наверное, потому, что он не может «просто жить», как обыкновенный русский, не делающий проблемы из своей русскости. Говорить и думать по-русски, читать и писать по-русски, работать, кормить семью. Щи да каша – пища наша; до Бога высоко, до царя далеко; не согрешивши – не раскаешься; знал бы, где упал, – соломки б подостлал; и в самоедах – не без людей. Жить и не заморачиваться, как говорит современная молодежь.
Но он – так не может. Через сто лет это назовут кризисом идентичности. Поэтому он, за невозможностию быть русским, стал славянофилом. Ужасная судьба. И самого Ивана Шатова, и всех таких, «невозможных».
Умер Андрей Иллеш, великий журналист, супержурналист, великолепный человек – сильный, умный, талантливый, добрый, неустанный.
Я знал его больше сорока лет. Он был прекрасен. Мир его праху. Не забуду его никогда.
Умер Асар Эппель.
Хороший был человек и прекрасный писатель. Поэт, переводчик и рассказчик. «Дурочка и грех», «Чужой в пейзаже» – поразительные вещи.
Продается книга Сарнова «Сталин и писатели», в четырех томах. Солидное издание. Много мемуаров, писем, документов, стенограмм.
Но не могу себя заставить купить. Даже перелистать на прилавке – и то противно. Физически тошно в руки брать. Какое-то историческое омерзение. Есть ли книга «Королева Виктория и Томас Харди»? «Рузвельт и писатели»? «Черчилль и писатели»? Книга о том, как де Голль руководил Камю и Сартром, звонил Жаку Преверу, правил Ануя, запрещал и разрешал Ионеско… Ужас.
Приятно размышлять об альтернативной истории страны. Вот если бы Александра II не убили… и т. п. Сдается мне, всё было бы примерно так же. Историю формируют судьбы миллионов по закону больших чисел: результат не зависит от случая.
Альтернативная история отдельного человека – другое дело. Вот я представил себе: вдруг не смог бы редактор Юрий Тимофеев пробить первые публикации «Денискиных рассказов» Виктора Драгунского. Их ведь сначала не хотели печатать.
1. И остался бы мой отец автором эстрадных реприз и песенок.
2. Или мрачно писал бы «в стол». А веселые детские рассказы «в стол» – это вообще бессмыслица. Совсем другая была бы жизнь в семье. Гораздо хуже. Нервознее.
