Что она будет обо мне думать, когда я окажусь в тюрьме? Поднимаясь на верхний этаж в гардеробную, я снова задаюсь вопросом, почему мне не хватает смелости ускорить процесс. Ведь многим же удавалось: пистолет, таблетки, выход в окно. Почему же я не могу?
Наверное, у меня слишком сильная воля. У сильной воли бывают не только преимущества, но и недостатки. Можно многое снести, впутаться в более сложные истории, и сдаться тоже гораздо труднее. Бледные, пустые и бессильные, потерявшие себя – им больше нечего терять, они могут просто повеситься на ближайшем столбе. Но во мне есть что-то, что не позволяет этого сделать.
Люблю находиться в гардеробной. Здесь редко возникают трудности. Рядком висят семнадцать сшитых на заказ черных костюмов, в ящиках сложены тридцать девять белых рубашек, на вешалке для галстуков – двадцать пять галстуков одинакового красного цвета, все без единого пятнышка. Иногда мне дарят другие, чаще всего с каким-нибудь изысканным узором – их я выбрасываю. Есть только один черный, на случай похорон. На полу выстроилась двадцать одна пара начищенных до блеска ботинок.
По выходным, правда, приходится сложно. В свободный день костюма не наденешь, а носить все время одну и ту же рубашку в клетку тоже довольно затруднительно. Это было бы разумно и правильно, поэтому всякого, кто бы так поступал, сочли бы по меньшей мере странным. Поэтому есть еще один шкаф с одеждой для выходных, каникул и прочего свободного времени. В нем всяческие цветные рубашки – однотонные, в клетку, в полоску, есть одна даже в крапинку. Лаура ее не любит, но я настаиваю на том, что это – моя любимая. Должна же у человека быть любимая рубашка, это всем нравится, и от него этого ждут. Еще в шкафу есть джинсы, вельветовые брюки, кожаные ремни, разные куртки, кроссовки, обувь для пеших походов и рыбалки, хотя я еще ни разу в жизни не был на рыбалке и совершенно не собираюсь и впредь.
По счастью, день сегодня будний, за пять минут я собран. Черный костюм, белая рубашка, красный галстук. Когда на тебе костюм, все как-то приятнее. Посмотревшись в зеркало на стене, я киваю, и мое отражение, не медля ни секунды, кивает мне в ответ. Мир работает, как часы.
Выхожу в коридор, вижу перед собой Лауру.
– Как спалось? – спрашиваю я ее. Я задаю ей этот вопрос каждое утро, хотя смысла в нем не вижу никакого. Люди либо спят, либо не спят, но по телевизору постоянно показывают, что они еще и интересуются друг у друга тем, как они спят.
Она отступает на шаг, чтобы ничто не препятствовало ее пространному ответу.
А ведь она все так же хороша! «Ага», говорю я, кивая, и «О!». Она рассказывает мне о каком-то путешествии, о волшебнике, о клумбе роз, тысячах роз, огромном море цветов. Неужели такое и впрямь может присниться? Может, она просто выдумывает, как я выдумываю почти все, о чем говорю.
– Ты меня вообще слушаешь? – спрашивает она.
– Конечно, слушаю. Клумба роз.
Она продолжает говорить; я незаметно включаю телефон. Восьмое августа две тысячи восьмого года, в почте 2731 непрочитанное письмо. Пока я смотрю, приходят еще два.
– Тебе это что, интереснее того, о чем я говорю?
– Любимая! – быстро убираю телефон в карман. – Принцесса моя! Да это меня вообще не интересует! Продолжай.
И это правда. Я уже не первую неделю не читаю почту. Но именно потому, что это правда, она думает, что я лгу, и обиженно выпячивает губу.
– Лаура! Продолжай, прошу тебя! Умоляю!
По всей видимости, сегодня я не попадаю в нужную тональность – она морщит лоб.
– Мари нужен репетитор по математике. Найди ей преподавателя. Лакебринк говорит, что начинать занятия нужно срочно.
Что-то это для меня слишком резкие перемены. Только что были розы, теперь какой-то Лакебринк.
– Это ее учитель, да?
Морщины у нее на лбу становятся глубже.
– Лакебринк, – повторяю я. – Ах да, конечно. Тот самый Лакебринк. Тот самый.
Она отходит еще на шаг.
– Ладно, ладно. Кто это?
– Эрик, что с тобой происходит?
– Может, слетаем куда-нибудь? – выпаливаю я. – На следующих выходных, представь себе – только я и ты… – Теперь мне срочно нужно придумать какую-нибудь теплую страну. Где мы только что побывали?
