– Какая жара!
Признаю, шутка не самая смешная, но легкая улыбка все-таки была бы уместна. Почему ему так трудно дается вежливость?
– Как поживает Лаура? – спрашиваю я. Его жену я почти не знаю его. Актриса, как и следовало ожидать. Очень красивая. Как и следовало ожидать. – И Мари?
– В школе все в порядке. Иногда она меня беспокоит.
– Чем же?
– Иногда она меня беспокоит. Но в школе все в порядке.
– Как твоя мать?
– У нее теперь эта телепередача. Звонят люди, рассказывают, что у них болит, она им что-то отвечает.
– Мне казалось, она офтальмолог.
– Был конкурс, участвовало около трехсот врачей, она победила, Рейтинг неплохой. А твоя?
– Слава Богу, здорова. На пенсии ей нравится, читает книги, которые давно мечтала прочесть.
– Ты по-прежнему живешь с ней?
По его лицу видно, о чем он сейчас думает. Но почему я должен это скрывать? Часы, проведенные мной у мамы, полны умиротворения и света, это лучшие минуты дня. Мы угощаемся пирогом, сидим друг напротив друга, почти не разговариваем, ждем, когда наступит вечер. Что в этом дурного?
– Живу я в доме причта. Но часто бываю у нее.
– Каждый день?
– Ты будешь есть свои макароны?
Он взглянул на нетронутую тарелку так, словно раньше ее не видел. Но прежде чем он ответил, к нему сзади подошел какой-то мужчина, осклабился и хлопнул его по плечу:
– Фридлянд!
– Ремлинг! – Эрик вскакивает и делает вид, будто собирается врезать ему по животу, тот хватает его за предплечье и держит; оба изображают улыбку.
– Что, сюда теперь пускают всяких там?..
– Да вот как видишь!
– Как дела, все путем?
– Естественно! У тебя?
– А как же!
– Недавний матч – какой позор!
– С ума сойти!
– Я думал, пулю в лоб пущу! Кстати, это мой брат.
Ремлинг смотрит на меня, на его лице мелькает изумление, что вполне типично для людей, перед которыми вдруг оказался священник. Он протягивает мне руку, которую я пожимаю.
Оба уставились куда-то в пустоту. По всей видимости, им больше ничего в голову не приходит.
– Ладно, – говорит Ремлинг. – Ну давай тогда?
– Ага, – отзывается Эрик.
– Надо бы нам как-нибудь. С тобой вдвоем…
– Непременно!
Ремлинг кивает мне и возвращается к своему столику у окна.
– Ненавижу его. Завалил мне в прошлом году сделку с Остерманом. – Эрик усаживается и принимается стучать в телефон. За спиной у него возникает официант, перегибается через его плечо и стремительно уносит тарелки, мою опустошенную и его нетронутую; остановить его я не успеваю.
– Ну что ж, – брат убирает мобильник, отодвигает стул и встает. – Рад был повидаться. Мне пора бежать, важная встреча, ты и представить себе не можешь, какие нынче дела творятся. Обед, разумеется, за мой счет.
– Но о чем же ты хотел поговорить?
Но Эрик уже на полпути к выходу. Не оборачиваясь, он распахивает дверь и исчезает.
Заказать что-нибудь еще? Хотя здесь дорого, порции маленькие, а на углу есть сосисочная.
Посижу еще пару минут. Придется просить официанта отодвинуть столик, потом сидящий рядом со мной мужчина вынужден будет привстать, его столик тоже придется подвинуть, а значит, вставать нужно будет и его визави – короче, прежде чем я выберусь, полресторана будет на ногах.
Я выбился из графика. В два мама ждет меня на чай с пирогом, потом мне надо на собрание Союза католической молодежи, а вечером опять служить мессу. Чего же все-таки он от меня хотел?
Я неспешно допиваю свой стакан и благосклонно улыбаюсь всем вокруг. Будьте благословенны, хотите вы того или нет; такова моя функция. День за днем свидетельствовать о том, что порядок вещей не нарушен, что в посылах мироздания есть какой-то смысл. То, что есть, должно быть. То, что должно быть, есть. Я – адвокат сущего, защитник статус-кво, каким бы этот статус ни был. Это моя профессия.
Да и мир не так уж плох, честное слово. В нем, благодарение Богу, которого на самом деле нет, есть рестораны и кондиционеры. Все-таки закажу десерт. И уже подзываю официанта.
Я сидел в семинарии, в библиотеке, спрятав кубик под томом «Стадий на жизненном пути», когда вдруг вошел Кальм и сказал, что мне звонит отец.
Чтобы добраться до общего телефона, надо было спуститься по лестнице, пройти по длинному коридору, взобраться по другой лестнице. Все время, пока я шел, я боялся, что Артур положит трубку. Тяжело дыша, я подбежал к телефону; трубка болталась на шнуре.
