Заблаговременно, еще до того, как будет предъявлен окончательный вариант ультиматума, Вильгельм шлет в Вену предостережение: «Ультиматум либо принимают, либо отвергают. Но потом уже никаких дискуссий быть не может. На то он и ультиматум».
Прочитав сообщение о беседе австрийского министра иностранных дел графа Берхтольда с русским посланником в Вене, в ходе которой Берхтольд уверял посланника, что у Австрии нет решительно никаких видов на территориальные приобретения за счет Сербии, Вильгельм в сердцах сделал сбоку приписку: «Осел! Это было совершенно ни к чему и может лишь создать впечатление, что Австрия слаба. Ведь Сербия отнюдь не цивилизованное государство в европейском понимании этих слов!»
Однако на кой черт Германии вмешиваться в сугубо австрийские дела? Что, если свидетельства о его, Вильгельма, позиции, каковыми являются личные и весьма личностные пометы императора на полях, станут известны не только в четырех стенах соответствующего кабинета, но и за его пределами? Ну да это его нисколько не заботит! Даже если такое случится, это ничего не меняет, факт остается фактом — окончательное решение сейчас за Веной, Вильгельм не станет брать на себя ответственность за какое-нибудь пакостное и неуместное замирение. «Разве в вопросах чести пострадавший ищет совета у других?!»
И поскольку речь идет об убийстве члена царствующей фамилии, да еще наследника престола, то здесь все ясно.
Ясны и последствия.
По крайней мере самому Вильгельму!
Процедура доставки императорским адъютантом Бранко Беденковичем запертого на ключ портфеля, с которым предстояло отправиться в Шенбрунн, ничем в тот день не отличалась от обычной. И, как обычно, гвардеец почувствовал удовлетворение, когда сел в седло и на миг превратился в скульптурный символ императорской власти. Незначительная разница состояла лишь в том, что сегодня его послали несколько раньше, так что дорогу в оба конца по бесконечной Мариахильферштрассе он проделает при ярком дневном свете, тем более что нынче полыхает жгучее солнце, небо голубое, без единого облачка, и золотистая цифровка, как и оружие на боку, сверкает и переливается мириадами блесток. Но и это было не впервые; впрочем, повторяемость отнюдь не делала все это в глазах всадника буднично-заурядным.
Первое существенное отклонение от заведенного порядка произошло уже в самом Шенбрунне: прежде требовалось всего каких-нибудь несколько минут, чтобы вручить портфель, опорожнить его и возвратить посыльному, а на этот раз Беденковичу велели препоручить свою лошадь конюху и подождать в кордегардии. Но и это еще не все. Каждые четверть часа ожидание продлевалось, пока не минул целый час и не пошел второй. Тут уж гвардейца из императорского замка взял под опеку один из служивших во дворце Шенбрунн капралов и на свой страх и риск отвел его в казино дворцовой стражи, где угостил бутербродом и рюмкой ракии. Капрал оказался боснийцем, что в плане горячительных напитков означало известную степень побратимства.
Разумеется, столь умеренная доза не сокрушила Беденковича, однако подействовала настолько, что он начал сознавать необычность ситуации, а это в свою очередь рождало в нем чувство некоторой раскрепощенности, если уж не полной свободы. По мере того как ожидание продлевалось, чувство это усиливалось, и, когда Беденкович наконец отправился в обратный путь, оно достигло своего апогея в здравом умозаключении, что, собственно, сейчас он, Бранко Беденкович, не стеснен никакими временными рамками — в венском замке никому и в голову не придет проверять, как долго продержали его в Шенбрунне, — равно как и не связан необходимостью в определенный час вернуться к себе в караульное помещение. Так с плеч гвардейца свалилось бремя каких бы то ни было оков и ограничений; собственно говоря, сегодня он может делать все, что ему хочется. Во всяком случае, до определенного разумного срока.
А чего ему сейчас хочется?
Раздумывать над этим Беденковичу незачем: вполне очевидно, обстоятельства сами собою сложились так, что дают возможность осуществиться его давнишней мечте — показаться наконец во всем блеске дома! Просто он свернет у Западного вокзала и напрямую двинется к улице Менцель. Обратно, чтобы сократить путь, поедет по Лерхенфельдскому проспекту.