Белоснежные маршальские униформы, различного цвета мундиры отдельных родов войск, кавалерийских полков, гвардии — пурпурные, синие; ядовито-зеленые генеральские плюмажи из перьев, золотистая цифровка на гусарских доломанах, леопардовые «аттилы» венгерских гвардейских офицеров с хохолками из перьев райских птиц на киверах; бряцание сабель, шпаг, шпор — вверх по лестнице; золотым шитьем украшенные отвороты фраков высокопоставленных придворных чиновников, диадемы на пагодах дамских причесок, шелк, атлас, искрометные взгляды, кармин улыбок, колыхание тел в их розовеющей наготе, опушенной белоснежной пудрой, тел таких роскошных, близких и при этом недосягаемых…
— Это главный бальный зал… — До Комарека не сразу дошло, что к нему опять обращается дядюшка. — Видишь те гобелены на стенах? Голландцы, семнадцатый век! Сейчас у тебя есть немного времени, чтобы осмотреться. А я пока отправлюсь на розыски твоего начальника. В антракте встретимся опять здесь, у этой сдвоенной колонны, договорились? Не то потеряемся и уже не найдем друг друга.
У Комарека было такое чувство, будто все окружающее прямо-таки штурмует его зрение и обоняние. Право, овевавшие его ароматы казались ему столь же пленительными, как и постоянно сменявшиеся перед его глазами картины. Так вот он каков этот мир, которому служил и он, Комарек. Там, далеко, в суровой Галиции. Ему вдруг подумалось, что повседневные тяготы в забытом богом и людьми, завшивленном гарнизоне только теперь обрели свой истинный смысл, что только теперь он понял их значение, теперь, когда воочию убедился, что, внося свою скромную лепту, он способствует поддержанию и, более того, может быть, упрочению и возвышению этого блистательного средоточия габсбургской монархии, которая… которая… которая — что?
Нет, выразить это он был не в состоянии. Но он чувствовал себя вознесенным, и его нисколько не удручало, что он не в силах подыскать надлежащие и точные слова.
Разве правда чувств не сильнее умозаключений холодного рассудка?!
Где-то за его спиной раздались три громких удара. Ему незачем было спрашивать, что они означают. Об этом поведал приглушенный и более явственный шепот со всех сторон: идет двор. Идет император!
Лавина золота, красок, драгоценностей мгновенно распалась на две ослепительные шпалеры, уступая дорогу верховной власти.
Комарек, по чистой случайности оказавшийся в первом ряду в голове шпалеры, какое-то время мог беспрепятственно лицезреть аристократический цвет австро-венгерской монархии. И у него мелькнула мысль, что именно в эти мгновения ему дано познать и постичь не что иное, как бессмертие этого мира. Сколько бы он ни силился, ему не удалось бы вообразить, будто может погибнуть, исчезнуть мир, который сам сумел создать себя в столь величественном обличье. Достаточно было всмотреться в любую униформу или украшенный шитьем чиновничий фрак, шляпу с двумя торчащими уголками и опушкой из черных страусовых перьев, шпагу… Как досконально все продумано и прочувствовано, как все выделано — все до мельчайших деталей, и, несмотря на множество различий — в зависимости от чинов и родов войск, — все это сливается в одно гармоничное целое! Во всем сказывалась инерция длительного непрерывного развития, а инерция — это уже почти что вечность. Взгляд Комарека случайно задержался на пурпурно-золотистой, отороченной мехом «аттиле» какого-то венгерского полковника. Разве тому, кто этот доломан шил, и тому, кто его носит, может вообще прийти в голову мысль, что когда-нибудь станут носить другие мундиры, что униформа изменится? Что может измениться весь этот мир, столь безукоризненно слаженный и столь незыблемый в своей монолитности?
Когда-то… Когда это было? Когда Комарек был еще мальчишкой и проводил каникулы у дедушки в его имении в Чехии. Тогда ему очень нравилось бывать в хлеву где стояли на привязи коровы и тягловые волы. Как необыкновенно пахло там спокойствием и умиротворением, когда по вечерам упряжки возвращались домой и скотина жевала над желобами жвачку в тепле обогреваемых навозом стойл. В ту пору в имении служил скотник — Комарек хорошо его помнил — человек старый, а по фамилии Новый. И так как было у него несколько сыновей, то, в отличие от них, его называли старый Новый. Уже беззубый, он вразвалку таскал бадьи от колодца к желобам в хлеву. И всякий раз, когда Комарек приезжал на каникулы к дедушке, он спрашивал старого Нового: «А что будет потом?» И старик всегда отвечал одно и то же: «Будет не так, как нынче. Не так, как нынче…»
