Дома становились ниже, будто, чем дальше от города, тем больше врастали в землю, исчезали редкие фонари, и новые звуки лошадей, коров, уже шли из дворов. На улице стояла вонь от неубранных отбросов, от воды, гнившей в вечных лужах.
Странное чувство охватило Нахмана, когда он вошел во двор, где жил Шлойма. Одноэтажный с длинными флигелями, он раскинулся на четыре улицы, разместив в своих убогих квартирках сотни людей.
Двор был широкий, необъятный, и в нем, в темноте похожие на огромные камни, стояли повозки, биндюги, врезавшись колесами в липкую грязь, которая здесь никогда не высыхала. Из конюшен неслись фырканье лошадей, мычанье коров.
– Где здесь Шлойма живет? – обратился Нахман к мальчику, шедшему ему навстречу с ведром.
– Шлойма? – переспросил тот и остановился. – Какой? Тут их много. Есть «наш Шлойма», есть Шлойма-буц, Шлойма-халат, Шлойма-картежник…
– Мне нужен Шлойма-сапожник, – с улыбкой перебил его Нахман.
– А, «наш Шлойма». Я сейчас догадался. Идите прямо. У дверей увидите кадку с водою.
Нахман пошел вдоль левого флигеля, и теперь у каждой квартиры его спрашивали: Вы к нашему Шлойме? – Прямо, прямо. Там кадка у дверей. Но его, кажется, дома нет.
Когда Нахман добрался до кадки, он уже был весь в грязи. Из второй комнатки шел свет в раскрытую дверь. Нахман тихо вошел. В низенькой комнатке, с одним оконцем на улицу, сидели три женщины.
Две громко разговаривали, а третья слушала, мечтательно опершись головою о стену. При виде мужчины молчавшая вдруг вскрикнула и закрыла лицо руками.
– Кто там? – с беспокойством спросила вторая женщина, поднимаясь.
– Отчего вы испугались? – удивился Нахман.
– Вы к нашему Шлойме, – догадалась она. – Садитесь, он сейчас должен прийти.
Она подошла к той, которая сидела, закрыв руками лицо, и стала с ней шептаться, каждый раз указывая на Нахмана. И когда та улыбнулась, то громко сказала:
– Вы видите, как скоро я ее успокоила. Я умею с нею разговаривать… Вот Неси не умеет.
Нахман посмотрел на девушку, сидевшую в стороне у стены, и вспыхнул. Ей могло быть не более семнадцати лет, но что-то задорное, дерзкое, удивительно приятное светилось в каждом ее взгляде, в каждом жесте.
– Я не хочу уметь, – упрямо произнесла она, – пусть это делают другие.
– Почему же она испугалась? – недоумевал Нахман, оглядываясь на поразившую его девушку и сердясь на себя.
Неси, почувствовав, что нравится, нарочно отвернулась, а вторая, черноглазая, подхватила:
– Лея боится новых людей, – она испуганная.
– Вот как, – произнес Нахман, небрежно оборачиваясь к Неси, – кто же ее испугал?
– Ну, вот и этот спрашивает, – с досадою выговорила Неси и надулась.
– Отчего же не спросить, – перебила ее черноглазая. – Я бы тоже спросила. Видите ли, Лея вышла замуж по любви, а через год ее муж умер на улице от черной болезни. И тогда это у нее началось. Как наш Шлойма перенес ее горе, – спросите у соседей. Он как будто еще вырос в наших глазах.
– Это его дочь? – заинтересовался Нахман.
– Разве вы не догадались? После смерти мужа у Леи осталась девочка…
– Хотела бы быть ею, – меланхолически произнесла Лея, вмешавшись.
– Слышите, – она хотела бы быть всеми – только не собой… Когда ее девочка, добренькая, тихонькая, подросла, Лея стала уходить работать на фабрику. И Шлойма уходил, а девочку оставляли у соседки.
Она помолчала.
– Девочку убил пятилетний мальчик соседки.
– Какие ужасы, – пробормотал Нахман побледнев. Настроение его изменилось.
– Эге, – выговорила она, не то со смехом не то с плачем, – не пугайтесь так. Тут бывают и похуже несчастия. Вот в прошлом году свинья загрызла девятимесячного ребенка, спавшего в комнате в корыте… Где была мать? Она работала.
Она еще раз не то всхлипнула, не то засмеялась и вдруг деловито спросила:
– У вас дело к Шлойме?
– Хотела бы быть делом, – заупрямилась Лея.
– Да, дело, – разочарованно ответил Нахман.
– Чем вы занимаетесь? Работаете на фабрике.
– Нет, нет. Я служил у хозяина, собрал немного денег, а теперь ищу компаньона торговать в рядах.
– Ага, – сочувственно загорелась черноглазая, – и у вас уже началось. Все хотят свободы в жизни. На что уже тут худо нам, но и мы мечтаем.
