Я видела перед собой освещенную солнцем лужайку. Там жилось хорошо, там было уютно и тепло, там глубоко и спокойно гудела душа. И, возможно, я круглая дура, если захотела покинуть все это и подняться в горы, к фее.
Теперь я посмотрела на ущелье, погруженное в бессолнечный мрак: маленький черный ручеек выползал из расщелины, чахлые пучки бледной травы росли вдоль его кромки, на дне ручья лежала разноцветная, обкатанная водой галька, мертвая и бледная, как кости тех, кто был жив когда-то, а ныне умер.
"Разве там, откуда мы пришли, не было в тысячу раз прекраснее? Разве не бурлила там обильно жизнь? И разве не была я человеком, не была ребячливым существом, у которого есть право на капельку счастья. А теперь, я, видите ли, к фее захотела. Нет! Не доросла я до этого места!
Не доросла! Не мне сюда ходить!
У меня не было ни малейшего желания строить из себя героиню – пионерку!
Да, я работала, получала зарплату, делала покупки. Вообще, я считаю, что люди сами должны ежемесячно платить за работу, а не ждать от государства зарплату. То есть, они должны быть рады, что просто работают, и бесплатно приходить на рабочее место. Какая зарплата? Мы хорошо знаем себе цену. Она всегда выше нашей зарплаты.
Деньги меня абсолютно не интересуют. Я прекрасно знаю, что такое безработица. Но до этого у меня была хорошая престижная работа. Нам нравиться та или иная работа только потому, что к ней с уважением относятся окружающие. Если народ боится правоохранительных органов, значит работать надо именно там!
Если общество с почтением относиться к сотрудникам Парламента или Кабинета Министров, то необходимо стремиться устроиться именно туда.
Пусть даже месячный оклад там будет низок. Зарплата – на десятом месте!
Деньги – не важны, главное – престиж.
Многие люди болеют, страдают, горюют только из-за неудовлетворенности на своей работе. Не устраивает их профессия, их раздражает то, чем они занимаются. Они переживают не из – за отсутствия денег, а из – за авторитета своей работы. Мол, нас уважают или нет? И поэтому большинство людей становятся жертвами ущербной профессии ''.
Я очнулась от размышлений. Меня уже начал пробирать озноб; здесь нельзя было долго оставаться.
Проводник остановился, он пальцами рук дробил, разрывал красный гранат, делил его на мелкие алые зернышки, и бросал в рот. Лицо и руки его были красными от гранатового сока. Затем он молча посмотрел куда-то поверх меня, без упрека, посмотрел тем самым взглядом знающего все наперед.
– Может быть, нам повернуть назад? – спросил он, и не успел договорить, как против своей воли я уже начала сознавать, что скажу "нет", что определенно обязана я сказать "нет". И тут же все прежнее, привычное, близкое, любимое отчаянно запротестовало: "Скажи да, скажи да! Мне не хватает смелости для этого шага" – и весь отчий мир повис у меня на ногах тяжелым грузом.
Я хотела крикнуть "да", хотя знала точно, что не смогу.
– Надо идти, надо идти – сказала я таким тоном, будто вспомнила столько дел, что не перечтешь.
Тут проводник простер руку и указал на долину, и я еще раз оглянулась на любимые, милые сердцу места.
И тогда я увидела*самое ужасное*, что только можно себе представить: я увидела, что милые, возлюбленные луга и долины залиты тусклым и безрадостным светом белого, бессильного солнца. Оказывается, когда удаляешься от любимых мест подальше, издали эти места кажутся именно тусклыми и блеклыми. Более того, с этих родных мест доносится мерзкий, гадостный, доводящий до отвращения запах.
О, как я хорошо знала: то, что вчера еще было вином, обратится ныне в уксус. И никогда больше уксус не станет вином. Никогда!
Я молчала и продолжала следовать за проводником, с печалью в сердце.
Ведь он был прав, прав, как всегда. Хорошо, что я могу его видеть. И что он, по крайней мере, остается со мною.
Я все шла и шла, шла за проводником, и часто зажмуривалась от страха и отвращения. Вот на пути темный цветок, бархатная чернота, печальный взгляд.
И неожиданно совсем близко над нами я увидела ту самую вершину, и крутые ее склоны сияли в раскаленном воздухе.
