Но есть еще более для нас, евреев, важная в субъективном смысле причина, по которой именно мы должны взирать с надеждой на евразийство. Тот поток мессианско-эсхатологических энергий, о котором мы выше говорили, в настоящее время иссяк и заглох в нашей духовной жизни, и мы выше постарались выразить то конечное религиозное сомнение в правоте еврейского дела во вселенской исторической перспективе, в которое обречен впадать всякий еврей, для которого не пустой звук великая религиозно-историческая традиция его народа, при виде повсеместного торжества во всех областях нашей духовной жизни начал утопических и безбожных. Мы указали на необходимость произвести решающий опыт защиты и обоснования нашей религиозно-эсхатологической позиции по отношению к остальному религиозному человечеству — может быть, последний, для которого история еще предоставляет нам возможность; но такой опыт духовного самоопределения может быть проделан только при определенном комплексе разнообразнейших условий — религиозно-культурных, социальных, политических и исторических, — в которых будет протекать бытие русского культурно-политического организма, в состав которого мы входим. Считаем излишним и праздным останавливаться на доказательстве того положения, что попытка произвести такой решающий религиозно-исторический подвиг при существующем в настоящее время на родине государственном и политическом строе — была бы чистейше-утопическим безумием, несмотря на столь раздуваемые поблажки и внимание к еврейскому населению со стороны власти, выражающей таким дешевым способом свое осуждение одному из наиболее популярно-ходовых проявлений «кровавого режима». И это не только потому, что даже сильная духом и вековой организацией и духовным трудом многих поколений, чуждая муки сомнения в себе и в своем призвании православная церковь ведет в России, в сущности, подпольное, катакомбное существование, угнетаемая и заушаемая властью безбожников; весь безвыходный ужас нашего положения в том, что опасность со стороны воинствующего безбожия именно для нас, евреев, более, чем для других, есть опасность не внешняя, а внутренняя; что магнетические токи сатанократического безбожия именно в больной душе еврейского «правящего слоя» отозвались с наибольшей притягательной силой и произвели в ней самые кошмарные опустошения, не вызвав нигде мало-мальски настойчивого и непримиримого протеста. Поэтому для нас, евреев, вопрос о том, падет ли коммунистическая власть вскоре или, попущением Божиим, удержится надолго, есть, насколько может хватать человеческой прозорливости в темную область будущего, вопрос о том, быть ли еще нам как своеобразной национальной особи со своей тысячелетней национально-религиозной традицией — или раствориться во всеобщем царстве мелкого беса безликого, серо-мещанского хамства и пошлости. Что такой мысли будут удивляться присяжные и закоренелые «жидоеды», искренно убежденные в поголовной зараженности всего еврейского народа духовной болезнью коммунизма, — это еще куда ни шло; гораздо хуже то, что и в еврейской среде, в настоящее время столь минималистической в своих требованиях к власти, не в пример еще недавнему прошлому, — эта мысль вызывает раздражительное недоумение: казалось бы, коммунисты не устраивают погромов, принимают евреев на всякие государственные должности — чего еще можно желать?
Аргумент, выдвинутый здесь против коммунизма, — может быть приложен, хотя и с соответствующим количественным ослаблением, и против столь популярных среди еврейской части эмиграции (да, наверное, и внутри России в массах еврейской интеллигенции старого закала) лозунгов демократии и народоправства, по-европейски, с конституцией, парламентом, президентом и прочими атрибутами. В явных или затаенных еврейских воздыханиях по адресу бесцветной толпы русских эрдеков есть слишком много тоски по серым идеалам обывательского, сытого и самодовольного спокойствия, слишком много жажды «устроиться», смешаться с грядущей безличной толпой европообразных мещан, не требуя от себя ни подвигов, ни жертв, и зажить наконец «как у людей», т. е. как на просвещенном Западе, месте нашего теперешнего «рассеяния в рассеянии», где процесс исчезновения носителей еврейской религиозной традиции в окружающем — даже не национальном море, а в мутных топях уравненно-смесительного социального болота протекает с быстротой и бурностью, где именно этим приведением к общему знаменателю безличности и безблагодатности приобретается искомая социальная мимикрия, некий защитный экран среди потока силовых линий религиозно-враждебной стихии. Наш страх перед разрушительностью действия вульгарно-демократических ядов как раз на еврейских дух мы считаем не изъявлением недостаточности нашей веры в конечную устойчивость нашего национально-религиозного типа (в каком смысле такая вера в наше время действительно подвержена искренним сомнениям и тревоге, мы указывали выше), а только нежеланием того, чтобы тип этот был помещен в такие политические и социально-бытовые условия, где его сохранение требовало бы положительно некоего непрерывно являемого и возобновляемого чуда, каковое чаяние представляется глубоко отвратным и кощунственным с той точки зрения мистического реализма, на которую мы себя ставим. Демократический строй слишком безусловно склоняется перед необузданными вожделениями и изменчивой волей наличных человеческих множеств с их неутолимым алканием наибольшего количества физических удовлетворений и наслаждений и наиболее широкого и равномерного их распределения. Он уравнивает, сглаживает все черты истинного национально-культурного своеобразия и оставляет только те из них, которые с наибольшей легкостью могут быть использованы для питания и подогревания человеконенавистнических инстинктов слепой, невежественной улицы. Такой строй государственной жизни менее всего приличествует для эпохи, поставившей себе задачей нахождение и пересмотр ответов на величайшие вопросы жизни и исторических судеб народов в свете пережитых великих и страшных опытов. Проторенные дороги еврейской общественной мысли уже с давних пор, еще со времен борьбы за «равноправие», ведут к «идеалам народоправства и гражданских свобод», но вряд ли мы ошибемся, сказав, что современному поколению идеалы эти, плод безвременья и понижения тонуса государственно-национального чувства в России, никак не покажутся достойным объектом борьбы, дум и жертв, — и в этом скажется один из положительных результатов современного практического изживания социально-политических утопий в их крайнем, максималистически-претенциозном выражении.
