VIII
Факт участия в той или иной форме еврейской интеллигенции и полуинтеллигенции в социальном и политическом углублении и распространении русской революции всеобщ и огромен по своему идейному и количественному размаху, по несомненному и даже нескрываемому единодушию своего проявления: все его значение и размеры до сих пор вряд ли могут быть правильно оценены. Поскольку здесь имеется в виду только численная огромность явления, всякие попытки его преуменьшения, объяснения и оправдания, предпринимаемые разными присяжными филосемитами, еврейскими и нееврейскими, могут производить только впечатление покушения с негодными средствами. Даже если бы их старания и могли иметь некоторые шансы на успех, то для опровержения их доводов достаточно будет напустить на них тех евреев откровенно коммунистического образа мыслей, которые с гордостью подсчитывают и регистрируют героические подвиги своих соплеменников в подготовке и осуществлении революции и в гражданской войне.
Эта всеобщая скомпрометированность в той или иной степени огромной массы еврейских интеллигентов в деле коммунистического переворота и «социалистического строительства» прежде всего затрудняет позицию присяжных филосемитов тем, что отнимает у них тот довод огромной боевой силы, который прежде заключался в факте полного, за крайне незначительными исключениями, отстранения еврейской интеллигенции от какого бы то ни было активного участия в работе государственно-административного, военного, просветительного и судебного аппаратов старого строя. Всякую возможность утверждения, что евреи являются не только невинными и пассивными жертвами чужого произвола, но и в известной степени активно вредным элементом в составе государственного тела, легко было в очень значительной степени отвести напоминанием об этом своеобразном, действительно не имевшем себе аналогичного по отношению к любой из остальных народностей России, униженном и угнетенном состоянии евреев.
И вот в настоящее время, после всего, что произошло и происходит, возможность занять столь выгодную позиций в перманентной борьбе за реабилитацию еврейства от нападок его врагов раз и навсегда утрачена. Конечно, в известных (гораздо более скромных, чем принято обычно думать) пределах можно объяснить революционное изуверство еврейской интеллигенции именно этими долголетними притеснениями и гонениями; но мы надеемся показать, что этим объясняется далеко не все. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что способ защиты еврейства в прежнее время, при полной непричастности его к власти и оттесненности от нее, был гораздо удобнее и радикальнее, устраняй возможность многих праздных и нужных споров. И нашим единоверцам-интеллигентам из коммунистического лагеря надо было бы почаще вспоминать, что следует не только укорять мнимых и действительных контрреволюционеров в том, что они «ничего не позабыли и ничему не научились», не только обращать чужое внимание на полное и безвозвратное исчезновение многих и многих устоев и явлений дореволюционного прошлого, но и усвоить себе раз навсегда, что и многое, очень многое из накопленного когда-то русским еврейством нравственного капитала ныне потонуло бесследно и навсегда, и притом исключительно по нашей собственной, ни на кого не переложимой вине. И с исчезновением этих нравственных сокровищ, этой цены терпения и страдания надо как-нибудь примириться и к отсутствию их как-то приноровиться.
В огне революции сгорело и улетучилось не только еврейское относительное бесправие и черта оседлости; не только оказались разгромленными основные религиозные, культурно-бытовые и экономические устои миллионный масс восточного еврейства: в революции исчез окончательно и без остатка тот привычный в своих главных культурно-бытовых и нравственных чертах, казалось, если не навсегда, то еще на долгие десятилетия, канонизованный образ еврейского юноши-энтузиаста, фанатика-свободолюбца, прекраснодушного утописта, беззаветного идеалиста и аскета-бессребреника. Жестокая, кровавая революционная действительность и явленный ею в разнообразнейших формах, о которых прежде и подозревать было невозможно, великий опыт зла до конца развенчали классический образ восторженного альтруиста, совершенно разложили и исказили элементы логического понятия, прежде с ним связывавшегося, и пересоздали его заново — в совсем иных составных частях и совсем иных сочетаниях. (Нет нужды подчеркивать, что область приложимости указываемой перемены выходит далеко за пределы одной еврейской части дореволюционной интеллигенции; но именно в последней она оказалась особенно парадоксальной и поразительной.) В этом понятии место безграничного и обязательного человеколюбия, абсолютного ценения человеческой жизни и счастья заняла сатанинская злоба, изуверский безудерж и тупое человеконенавистничество; место душевной широты и уважения к чужому искреннему мнению — фанатическая узость, злобная нетерпимость, добровольное, зла ради, самоограничение и самоокарнание мысли и чувства; место мечты о всеобщем мире всего мира на началах вселенских и общечеловеческих — завистливая злобность, болезненная злопамятность провинциальных неудачников и самолюбивых несмышленышей.
