Синяя картонная папка лежала давно на дне чемодана. Не то чтобы в забвении — он знал наизусть каждую черточку в лице отца, каждую травинку на трех фотографиях, а содержание немногих документов и характеристик, в особенности же записей на тетрадном листе в косую линейку (сняли копию в архиве), легко, без усилий восстанавливал в памяти.
«Командование части извещает настоящим, что ваш муж, военком АЭ политрук Неверов Павел Сергеевич, проявив мужество при выполнении боевого задания, пропал без вести 15 сентября сего года в районе станции Жиздра…»
На той же серовато-шершавой бумаге:
«Вторично предлагаем явиться по адресу: улица Микояна, 9 для оформления пенсии за без вести пропавшего мужа и получения его личных вещей.
Подполковник Численко».
На одной из фотографий — линия старого излома заклеена узкой полоской папиросной бумаги — отец был снят в кругу боевых друзей на холмике, у берез. На обороте — карандашом:
«Полевой аэродром, август 1941 года. Летный состав Н-ской авиаэскадрильи пикирующих бомбардировщиков».
Фотография не очень четкая, угол недопроявлен, несколько человек вышли как бы в тумане. Отец — в первом ряду, белозубый, курносый, прилег на траву за растянутыми мехами баяна. Он в светлой, наверное, выгоревшей гимнастерке, в пилотке, улыбается знакомой улыбкой. Это последняя фотография.
Батя, как называл Сережа Кочетовкина, обнаружил тетрадный лист в пятидесятом, и они втроем с Зоей Дмитриевной просиживали вечера над текстом, разгадывали-гадали. Комната у них была на Левом берегу Воронежа, тогда весь этот район еще напоминал мещанскую слободу времен Кольцова: деревянные дома с резными ставенками, с палисадами и протоптанными зимой тропками в сугробах от крыльца к крыльцу. В одном из таких домов они и занимали комнату.
Их окна глядели прямо на луг — имелся в центре большого города свой луг, на нем волновались летом травы, паслись кони и пили воду прямо из реки. Потом речку запрудили ниже по течению, она разлилась по всей низине меж городских массивов в Воронежское водохранилище. Но то было позже.
А тогда они коротали вечера на Левом берегу, ждали квартиру, обещанную на заводе мостовых конструкций, где батя работал токарем.
«…Перевели из барака в амбулаторию, значит, скоро конец. Скорей бы! Пытать прекратили, но левый локоть горит, особенно болят пальцы. Пальцы…
Не пойму, чего им надо. Приехал новый офицер — гауптман. Не били. Расспрашивали о тридцатых годах. Какие в К. заводы, что делают, есть ли металлургия. Пока не пойму…
…Неужели Дьячок? Полное имя — Митька Баяндин, но мы его звали Дьячок. Из-за отца… арестован в тридцать втором… Но глаза — митькины. Сволочь, как по-немецки научился. Узнал он меня или нет — вот вопрос…
Допрашивал вместе с гауптманом японец в зеленой форме и желтых сапогах. Полковник Фукуда, это надо запомнить — Фукуда. Эворон его интересовал. Откуда они про Эворон? Митька!»