— Постой, это не так интересно, — сказал я. — Как подвигается расследование?
— В вечерних газетах ты прочтешь об аресте предполагаемого убийцы, сказал Андрей. — Это бывший садовник Жоржа Поль Клеман, человек с уголовным прошлым, которого он недавно рассчитал и который неоднократно говорил, что он ему отомстит. Он, между прочим, категорически отрицает свою вину.
— После убийства была обнаружена какая-нибудь кража?
— Бумажник Жоржа, в котором, вероятно, было несколько тысяч франков.
— А какие улики против Клемана?
— Улик, собственно говоря, нет, есть только подозрение.
— Ты лично считаешь его виновным? Он отрицательно покачал головой. Он очень изменился за эти дни, и от его прежней неуверенности в себе не осталось следа. Казалось, что смерть его брата подействовала на пего так благотворно, как не мог бы подействовать никакой курс лечения. Я подумал о том, как плохо мы все знали Андрея, и тотчас же после этого у меня мелькнула мысль, что он сам себя тоже не знал и так же, как мы, не мог предвидеть той перемены, которая с ним произошла.
— Слушай, Андрей, — сказал я, — мне кажется, что у тебя есть какие-то предположения о том, почему Жорж был убит. Может быть, я ошибаюсь, но у меня такое впечатление.
— Есть вещи, о которых трудно говорить, — сказал он. — Но твоя любознательность совершенно праздная. Какое значение для тебя имеет вся эта история? Алгебраическая задача? Что тебе до Жоржа, например? Ты всегда относился к нему отрицательно.
— Да, конечно. Но вот, скажем, арестован его садовник, который, может быть, тут ни при чем.
— Если он, как ты говоришь, ни при чем, то рано или поздно его выпустят. Но представь себе даже, что его приговорят к пожизненному заключению. В этом тоже не было бы никакого несчастья и никакой несправедливости, строго говоря. Это пьяница, ежедневно избивающий свою жену и своих детей, и если он сгниет в тюрьме, то жалеть об этом не стоит.
— У тебя очень своеобразное представление о правосудии.
— Тут у меня нет особенных иллюзий, — сказал он, — я ему цену знаю.
— Поэтому ты считаешь, что тот, кто действительно убил Жоржа, имеет какое-то право уклониться от ответственности?
— Этот вопрос мне кажется второстепенным, — сказал он. — Я не хочу рассматривать общую систему идей морального порядка, ты понимаешь? Я беру отдельный, совершенно определенный случай, убийство Жоржа. Вот мои заключения. Во-первых, никому решительно, кроме, пожалуй, его экономки, эта смерть не доставила никаких огорчений.
— Ах да, экономки, у которой такой чуткий сон, как она говорит.
— Я не знаю, какой у нее сон, — сказал Андрей, — но могу тебе сообщить, что она каждый день к вечеру мертвецки пьяна. Но я продолжаю.
— Да, я слушаю.
— Во-вторых, есть один человек, которому переход Жоржа в лучший мир оказался очень кстати. Этот человек — я.
— Ты забываешь, что это все-таки твой брат.
— Я ничего не забываю, — сказал Андрей. — Как ты хочешь, чтобы я оплакивал Жоржа, который не дал бы мне корки хлеба, если бы я умирал с голода? Теперь я бросил службу, мне не надо думать о будущем, и я наконец начну жить так, как хотел жить всегда. Я не хочу сказать, что я должен быть благодарен неизвестному убийце.
Он поднялся с кресла, на котором сидел, и стал ходить по комнате.
— Если его найдут и он, как говорится, заплатит свой долг обществу, это будет понятно и законно. Но это дело полиции и судебных властей, а не мое. Дальше. Участь садовника, — ты со мной согласишься, — тоже не заслуживает того, чтобы о ней беспокоиться. Что остается? Праздный, в сущности, вопрос, имел ли право или, вернее, достаточные основания этот неизвестный человек так действовать? Этого мы не знаем. Я тебе могу только сказать, что если бы существовала та справедливость, о которой ты говоришь, то я не знаю, на чьей стороне она оказалась бы — на стороне убитого или на стороне убийцы.
— Ты не думаешь, что это могло быть трагической случайностью?
— Это мне кажется чрезвычайно маловероятным. Но одно мне представляется несомненным: Жорж не ожидал покушения на его жизнь. Все произошло в несколько секунд. Я думаю, что он был убит, когда он спал.
