— Дед, возможно, и знает, я не слышал. Что за легенда?
— Потом расскажу, в другой раз, история долгая. А отыскать мне надо один необычный камень с изображением бесова лика, который по легенде лежит где-то на дне озера Ильмень, неподалеку от мыса Стрекавин Нос. Не бывал в тех местах?
— Нет. Спроси у Васьки, он рыбак заядлый, может, и заплывал к Носу. Так что за камень, говоришь?
— Он так и называется — Лик Беса. Его надо найти и уничтожить.
— Лик Беса? — Федор хмыкнул, запуская пятерню в густую шевелюру. — Странное название. Никогда ни от кого не слыхивал, хотя живу здесь уже шестой десяток лет. Впрочем, легендами и сказками я никогда особо и не интересовался, баловством считал. Дед Евстигней же в этом деле, пожалуй, специалист — что твой академик. Поговори с ним, он должен был слышать легенду и о твоем боге Морочнике.
— Мороке. Другое имя — Чернобог.
— Хрен редьки не слаще. А с камнем помогу, ежели, конечно, ты этим всерьез собираешься заняться. Только вот завтра-послезавтра мне недосуг, уговорились с шурином в Новгород поехать по делам. Подождешь?
Илья подумал.
— А лодка у тебя есть?
— У меня только карбас старый, четырехвесельный, а у Васьки моторка, думаю, не откажет одолжить.
— Тогда я один пока смотаюсь к этому самому Стрекавину Носу, разведаю, посмотрю, что за местность. Потом уже вместе пойдем, когда вернешься.
— Договорились. — Федор встал из-за стола. — Пойдем, покажу спальню. Совсем ты осоловел, гляжу. Хочешь посмотреть, что Данила малюет?
Илья подавил зевок и кивнул.
Они поднялись на второй этаж, где располагались все четыре спальни дома, и вошли в комнату Данилы, превращенную им в художественную галерею. Рисунки, выполненные карандашом, гуашью, акварелью, висели на стенах, стояли на подоконнике в рамках и лежали на столе, и первый же из них — портрет отца — заставил Илью забыть о том, что это всего-навсего рисунок двенадцатилетнего мальчишки.
Федор был изображен, как живой, с косой в руке на фоне луга, и готов был сойти с картины прямо в комнату.
Хороши были и пейзажи, выполненные в стиле Константина Васильева: каждый из них был наполнен неким мистическим светом, прозрачной таинственной силой, заставляющей вновь и вновь всматриваться в пейзаж в поисках его загадочной притягательности.
— Ну, как? — поинтересовался Федор, улыбнувшись в бороду. Илья был не первый, кто реагировал на рисунки сына подобным образом.
— Фантастика! — очнулся завороженный Илья. — Твой парень настоящий художник! Ему действительно надо поступать в художественную школу. Если не возражаешь, я возьму с собой несколько рисунков, покажу кое-кому в Москве.
— Буду только признателен.
Федор проводил гостя в его спальню, показал туалет, душевую, остановился на пороге.
— Завтра баня будет, с утра топить начну. Может, еще что надо?
— Спасибо, — покачал головой Илья, чувствуя непреодолимое желание спать. — Я человек неизбалованный, а у тебя как на курорте. — Илья снова вспомнил письмо-просьбу Савостиной. — Федя, ты случайно не знаешь бабушку Савостину Марию Емельяновну? В Парфино где-то живет.
— Лично знаком не был, но знал, где живет, — пожал плечами Федор. — Умерла она, два дня назад похоронили.
— Что?! — Сон слетел с Ильи, как от порыва ветра. — Умерла?! Почему, как?
— Должно быть, от старости. А может, болела, годков-то ей много было. Евстигней должен точно знать, он все тут знает, у него спросишь. Да что это ты так близко к сердцу принимаешь? Али она сродственница тебе, знакомая?
— Не родственница… — Илья не сразу пришел в себя, заставил себя успокоиться. — Письмо от нее мне пришло, потом расскажу.
— А-а… ну, ладно, располагайся, пойду Данилу звать домой да жене пособлю по хозяйству. Захочешь есть или пить — смело иди на кухню и бери, чего хочешь.
— Я спать буду, — пробормотал Илья.
Федор ушел, пожелав ему спокойной ночи, однако вопреки своему заявлению уснул Илья не скоро, так и эдак поворачивая факт смерти бабушки Савостиной, сопоставляя его с тем, что было известно о деятельности жрецов храма Морока. Было вполне вероятно, что Марию Емельяновну убили, чтобы не допустить новой утечки информации. Но письмо послать она все же успела…
