Едва зазвонил колокол, разговоры смолкли и все головы обнажились, ибо в те времена даже солдаты верили в Бога, а подчас и молились ему. Но вскоре все надели шляпы, и в толпе вновь послышался говор, однако нетрудно было заметить, что всеми этими людьми, с виду веселыми и оживленными, владела какая-то тревога, какая-то постоянная забота, составлявшая предмет их мыслей и разговоров. И поистине, было отчего тревожиться! Голод понемногу давал о себе знать: солдаты голодали, как и жители Барлетты; прославленный полководец в ожидании запаздывавшей помощи из Испании, отсиживался в Барлетте со всем своим войском, значительно уступавшим по силе французскому, он не желал ставить успех всей кампании в зависимость от случайного исхода одного сражения.
Жалкие домишки матросов и рыбаков, церковь и харчевня замыкали площадь с трех сторон. Четвертая сторона ее выходила прямо на берег моря, загроможденный рыбачьими лодками и сетями, а на горизонте, словно вырастая из моря, темнела гора Гаргано, на вершине которой догорали последние лучи заходящего солнца.
Далеко в море виднелось легкое суденышко, неторопливо шедшее под парусами; оно непрестанно лавировало, так как ветер над заливом то и дело менял направление, оставляя то там, то здесь длинные полосы ряби. Но расстояние, отделявшее судно от берега, было слишком велико, чтобы в неверном свете сумерек разглядеть его флаг.
Один из испанцев, стоявших на берегу, внимательно всматривался, щуря глаза и покручивая длиннющие черные усы, сильно тронутые сединой.
- На что ты уставился? Стоишь как статуя и не отвечаешь, когда с тобой говорят.
Это замечание неаполитанского солдата, недовольного тем, что на первый его вопрос не последовало ответа, ничуть не задело невозмутимого испанца. Наконец со вздохом, который, казалось, вырвался не из человеческой груди, а из кузнечных мехов, он сказал:
- Voto a Dios que nuestra senora de Gaeta* [Молю Бога, чтобы гаэтская Божья Матерь (исп.).], которая посылает попутный ветер и счастливое плавание всем, кто молится ей на море, услыхала бы наши молитвы, хоть мы и на суше, и направила эту лоханку сюда, а не то - как бы не пришлось нам грызть приклады наших аркебуз! Как знать, не везет ли это судно хлеб и припасы для этих descomulgados* [Проклятых (исп.).] французов, которые будут держать нас тут в западне, пока мы не передохнем с голоду... I mala Pasqua me de Dios у sea la primera que viniera, si a su gracia el senor Gonzalo Hernandez* [И пусть накажет меня Господь, нынче же на Пасху, если его светлость сеньор Гонсало Эрнандес (исп.).] после сытного обеда и обильного ужина беспокоится о нас больше, чем del cuero de sus zapatos*. [О коже своих сапог (исп.).]
- А что может сделать Гонсало? - горячо возразил неаполитанец, радуясь случаю поспорить. - Прикажешь ему, что ли, самому в хлеб превратиться, чтобы какая-нибудь скотина вроде тебя могла набить себе брюхо? А что сталось с кораблями, которых нелегкая занесла на Манфредонскую мель? Их то кто сожрал - Гонсало или вы сами?
Испанец, чуть изменившись в лице, только собрался ответить, как вмешался другой собеседник; хлопнув его по спине, он покачал головой и, понизив голос, чтобы слова его звучали внушительнее, сказал:
- Не забывай, Нуньо, что острие твоего копья было на расстоянии трех пальцев от груди Гонсало, когда вы в Таренте затеяли эту скверную штуку из-за денег... Ну, подумал я тогда, твоей шее веревки не миновать. Помнишь, как вы все галдели? Лев - и тот бы струхнул. А смотри, дрожит эта башня? - И он указал пальцем на главную башню крепости, возвышавшуюся над домами. - Так не дрогнул и Гонсало; спокойно-преспокойно... я словно еще и сейчас вижу... отвел он острие своей волосатой рукой и сказал тебе: "Mira que sin querer no me hieras"*. [Смотри, как бы ты меня нечаянно не ранил (исп.).]
Тут лицо старого солдата еще более омрачилось, и, желая прервать разговор, который был ему совсем не по вкусу, он перебил собеседника:
- Какое мне дело до Тарента, до копья и до Гонсало?
- Тебе-то? - ответил тот, ухмыльнувшись. - Если хочешь послушать совета Руй Переса да оставить местечко для хлеба на тот случай, когда господу будет угодно послать его нам говори потише, не то Гонсало услышит и припомнит тебе Тарент. С полуслова не поймут, а за целое побьют, как говорят итальянцы. А осторожного коня и зверь не берет.
