- Да, да, - снова прервала его Джиневра, разразившись рыданиями, - вы открыли мне глаза, вы убедили меня; да, я прощаю, прощаю от всей души и хочу доказать это. Пусть она придет сюда, я хочу перед смертью увидеть и обнять ее; пусть они будут счастливы друг с другом, а я надеюсь, что Господь будет милостив ко мне в грядущей жизни.
Монах опустился на колени возле постели и, воздев к небу глаза и руки, сказал: "Variis et miris modus vocat nos deus* [Разными и дивными путями призывает нас Господь (лат.).]! Преклонимся перед его милосердием!"
Он помолился, встал, благословил молодую женщину и отпустил ей грехи, а потом сказал:
- Значит, вы твердо решили повидаться с ней и совершить это святое дело?
- Да, отец мой; пусть она придет. Я чувствую, что должна простить ее, умирая.
- А вас Господь уже простил и моими устами возвещает вам, что вы отныне в числе его избранных. Ваше святое намерение - знак того, что вы спасены.
Монах пошел за доньей Эльвирой, но Джиневра его окликнула.
- Мне остается просить вас еще об одной милости, - сказала она, - и вы не откажете мне, если хотите, чтоб я умерла спокойно. Когда меня не станет, пойдите во французский лагерь, найдите моего мужа (среди воинов его знают как Граяно д'Асти, он состоит на службе у герцога Немурского) и скажите ему, что в смертный час я просила прощения у Бога, как прошу у него, если чем-нибудь его обидела; скажите ему, что, невзирая на беду, в которую я попала, клянусь ему: душа моя уходит из жизни такой же чистой, какой она была, когда отец отдал меня ему в жены; пусть он не проклинает моей памяти и отслужит мессу за упокой моей души.
- Да благословит вас Бог!.. Будьте спокойны, я исполню вашу просьбу.
- Но я хочу попросить вас еще об одном... - продолжала Джиневра, - не знаю, хорошо это или дурно... Господь читает в душе моей и знает, что намерения мои самые чистые... Я хотела бы, чтобы вы разыскали и его... Я хочу сказать Этторе Фьерамоске, он рыцарь синьора Просперо... скажите ему, что я буду молиться за него и что я ему прощаю... или... нет, не говорите о прощении... я ведь не вполне уверена: вдруг это был не он, а другой, похожий на него... Нет, скажите ему только, чтобы он подумал о своей душе... что я поняла теперь, в какой грех мы впали... Пусть он не забывает об иной жизни, ибо земная жизнь улетит как дым... Я сама испытала это и желаю ему... и думаю только о его благе... Скажите ему также, что, если Господь, как я надеюсь, будет милостив ко мне, я буду молиться за него, чтобы он вышел из боя победителем и поддержал честь итальянского оружия.
Фра Мариано вздохнул и сказал:
- Хорошо, исполню и это.
Умирающая замолкла на несколько мгновений, и перед ней возник образ Зораиды, ее воспитанницы, к которой она последние дни питала недобрые чувства; она взмолилась к монаху, чтобы он разыскал Зораиду в монастыре святой Урсулы и передал ей последний привет и ожерелье, с просьбой всегда носить его в память о ней. Она поручила бедную, одинокую девушку заботам монаха и попросила найти ей безопасный приют, а главное - обратить ее в христианство. Потом Джиневра сказала:
- Не откажите мне еще в последней мольбе: пусть меня похоронят в подземной часовенке святой Урсулы, в монашеском платье. Мне отрадно думать, что я буду покоиться в мире возле образа Святой Девы, которая вняла моим молитвам и положила конец моим горестям.
- Хорошо, - сказал фра Мариано, едва сдерживая слезы, - ваша воля будет исполнена.
С этими словами он вышел, позвал Витторию Колонну и сам сказал ей (так как Джиневра была слишком утомлена беседой с ним):
- Синьора! Прошу вас, найдите донью Эльвиру и попросите ее прийти сюда; эта несчастная женщина хочет сказать ей несколько слов.
Виттория, для которой это было полной неожиданностью, пребывала несколько мгновений в замешательстве, потом ушла, не спрашивая ни о чем, а Джиневра сказала ей вслед:
- Простите меня за беспокойство, но мне нельзя терять времени.
Было около полуночи, и бал только что закончился; залы почти опустели; гости расходились, спускаясь по парадной лестнице в сопровождении знатнейших рыцарей испанского войска.
