Итальянские либералы начала XIX века, деятели Раннего Рисорджименто, видели в "Государе" не апологию тирании, а ее разоблачение, и автора ее считали
своим предшественником - либералом и республиканцем. Вместе с тем Чезаре Борджа вырастал в почти символическую фигуру, в тип тирана, заключивший в себе самые характерные его черты. Впрочем, все исторические документы с удивительным единодушием характеризуют эту во всех отношениях отвратительную фигуру.
Согласно традиции, исторические персонажи должны так или иначе участвовать в судьбе вымышленных романических героев. Чезаре, плетя свои политические интриги, насилием и убийством вторгается в жизнь Джиневры и Фьерамоски. Катастрофы, постигающие страну, отзываются не только на судьбах королей или правителей. Политические бедствия проникают в каждую семью, и частная жизнь в добре и зле неразрывно связана с жизнью общественной.
Чтобы показать эту глубокую зависимость личного благополучия от благополучия страны, д'Адзельо связал судьбу своих романических героев с Чезаре Борджа, герцогом Романьи и Валентино.
Если войны, разорявшие Италию, явились причиной несчастного брака Джиневры, то Чезаре Борджа оказался ее убийцей. Заключенное в этих событиях поучение ясно и не вызывает сомнений.
Действие усложняется вступлением в игру разбойников. И здесь вновь появляется Чезаре Борджа в той же роли насильника и убийцы. Разбойник Пьетраччо - сын Чезаре, и он должен отомстить ему за свою мать. Но Чезаре побеждает еще раз и оказывается сыноубийцей. Об этом преступлении биографы Чезаре не говорят ничего, но они сообщают о других его подвигах, не менее ужасных. В данном случае действительность нисколько не уступает вымыслу.
Такое падение церкви во времена папы Александра VI вызвало реакцию не только в форме протестантизма, но и в пределах католичества. Изображая этот богатый противоречиями век, д'Адзельо не мог пройти мимо кратковременной, но весьма характерной деятельности Савонаролы, который вызвал столь удивительный подъем религиозного чувства и всколыхнул массы бедного флорентийского люда.
Д'Адзельо не мог сочувствовать ни мистическим учениям Савонаролы, ни" его аскетизму, ни даже его ориентации на бедноту. И тем не менее он увидел в нем бескорыстие и жажду справедливости, некое светлое нравственное начало, столь редкое в те времена.
Джиневра с ее добродетелями и упованиями не могла кончить так же, как кончила мать Пьетраччо, проклиная всех и призывая дьявола. Ее должен был напутствовать достойный священник, чтобы оправдать ее в собственных глазах. Этот священник был учеником Савонаролы. Скрываясь в монастыре под чужим именем не имея возможности действовать, как его учитель фра Мариано оказался наблюдателем того, чему был бессилен помочь. Эта бесполезная святость бежавшего от мира человека утешает Джиневру и распространяет вокруг монастыря, где он спасается, ореол благоговения.
Что увлекло Мариано на эти религиозные подвиги? Д'Адзельо окружает его тайной, так же как Мандзони окружил тайной своего отца Кристофоро: он из знатного флорентийского рода, он порвал какие-то узы, какая-то женщина хочет отомстить ему, не выдержавшему всеобщей коррупции и отрекшемуся от всего, что его окружало. Так вводится еще одно светлое пятно в картину великого и чудовищного века. Без этой святости и без этого отчаяния картина осталась бы неполной.
Тринадцать рыцарей, цвет итальянского воинства, блистают своими добродетелями, но те, которых мы узнаем ближе, очень индивидуализированы. Замечательно красочно изображен Фанфулла со своим юношеским задором, азартом бойца, предприимчивостью кавалера и душевной отзывчивостью, приличествующей совершенному рыцарю. Критики конца XIX века, когда исторический роман и вся его художественная система уже отошли в прошлое, считали, кто единственный живой герой д'Адзельо не Фьерамоска, а Фанфулла, и объясняли это тем, что автор будто бы написал в нем свой автопортрет. "Полнота жизни", какая-то непосредственность чувств и поступков и отсутствие какого бы то ни было дидактизма делали этот образ особенно ценным в эпоху, когда ликвидация романтизма шла под знаком бесстрастного и нелицеприятного изображения жизни.
