На полянке было пусто. Листья к осени погрубели и не шевелились. Ветра не было. Они сели у воды, слушали тихий стеклянный звон водяных струй на песке и молчали.
Люда вздохнула, длинно и судорожно, как всхлипнула.
Виктор, не глядя, — ему не нужно было глядеть, он всем существом своим ощущал ее присутствие, — протянул руку, коснувшись ее плеча, а потом — тяжелых густых волос. Рука зарылась в волосы, чувствуя каждым пальцем, что Люде это приятно, легла в перепутанице прядей ей на затылок. Ладонь сама удобно подстроилась, словно готовая принять на себя тяжесть головы, если Люде вдруг вздумается откинуться, помедлила, а затем мягким движением качнулась назад и вбок. Люда, словно загипнотизированная, легко качнулась вслед за этим осмысленным движением его руки и тихо опустила голову на колени Виктора, замедленно повернувшись на спину и придержав рукой его руку, которая с затылка соскользнула на ее щеку, кончиками пальцев касаясь подбородка.
Вокруг стояла тишина. Говорить не хотелось. Люда изучала лицо Виктора — словно вбирала в себя его черты — исподтишка, смежив ресницы. Она потерлась о его ладонь и чуть слышно засмеялась — от избытка переполнявших ее чувств. У обоих было такое ощущение, что они долго шли и наконец пришли куда-то, куда так долго стремились, где хорошо и покойно и не нужно больше никуда спешить...
Набежал ветерок, и кусты прошелестели листьями, а день тянулся, последний день уже ушедшего лета. Было хорошо, и хорошо было ехать в автобусе, глядя, как земля за окном медленно поворачивается вокруг вбитой где-то у горизонта оси.
Люда заговорила первой. Голос ее дрогнул чуть приметно, и Виктор вгляделся в ее лицо. На него легла тень отчаяния и решимости, как перед прыжком в холодную воду.
— Ты знаешь, когда умерла мама, я осталась одна. Совсем одна...— она помолчала и, прежде чем он успел пошевелиться и сказать что-нибудь, продолжила:
— У меня был друг... То есть я думала, что друг...
Она сбилась и после паузы растерянно досказала:
— Это кончилось раньше... Прошло. Понимаешь, все было не то... Я совсем тогда растерялась...
Это было совершенно, абсолютно неважно, и Виктор легонько потрепал кончиками пальцев лежащую в его ладонях ее руку. Люда уловила это ласковое движение его руки и расслабилась, потому что сказала то, что считала нужным.
А Виктор вдруг физически ощутил лежащий в кармане — он так и не расставался с ним — голубой значок. На миг пришло сознание нереальности происходящего. Он покосился на Люду. Ее нежное, углубленное сейчас в себя лицо совместилось, слилось с лицом из его снов — он ясно вспомнил теперь его. Виктору стало непонятно, как это он так долго не мог удержать его в памяти. Это было лицо Люды, и он с досадой на себя подумал, как это было глупо — ежедневно видеть и не узнавать ее.
Логический ум Виктора не мог мириться с раздвоенностью, вошедшей в его жизнь с необычными снами наяву. Поэтому сейчас он с облегчением увидел, как сливаются воедино два течения его жизни — воображаемое и реальное. Было лишь одно, что продолжало тревожить Виктора — значок. Осязаемый, реальный, уж никак не воображаемый значок.
Виктор слышал о способности некоторых людей читать текст, прикрытый листом плотной бумаги, об экспериментах лосанжелесских физиков по прямому — одним усилием воли — влиянию человека на протекание точных химических реакций. Он читал о людях, способных усилием воли, взглядом перемещать небольшие предметы, гасить расположенную за стеклянной перегородкой свечу. Этому придумали даже специальное название — телекинез. Но одно дело — читать и знать, а другое — столкнуться с этим в жизни...
Автобус затормозил у знакомого перекрестка. Они с Людой вышли. Виктора ни на минуту не покидала поднявшаяся из глубины души нежность к Люде, к ее открытости. Этой нежности не мешала недоверчивость к себе и своей раздвоенности, исчезавшей с каждым шагом, который они делали вместе с Людой к остановке троллейбуса, к ее дому. Он вел ее, вел уверенно, доверчивую и сосредоточенную в себе. Вел и чувствовал, как все большей реальностью становятся его сны. Он знал, что они исчезнут, когда знакомо щелкнет замок, и дверь отгородит их с Людой от того, что было раньше, разделив их жизнь на две половины.
