— Почем твои пирожки? — спросил один из них у Драчуна.
— Четыре пенса, — ответил тот.
— Знаешь, что ты можешь с ними сделать, — произнес тогда матрос с мрачной решимостью, которую он попытался извлечь из дебрей своего угасающего сознания и продемонстрировать всему миру. — Можешь запихать их… знаешь куда?
Облегчив таким образом душу, он решил отдаться во власть поглощенного за день пива; громко захохотал, покачнулся и поволок глядевшего на него восхищенным взором приятеля вдоль по улице, хвастливо восклицая:
— Я им покажу! Всему свету покажу. Черт меня побери, если я этого не сделаю. Слышишь? Это я сказал! Со всеми расправлюсь. Проклятые грабители… Четыре пенса за пирожок! Он что думает… что он — адмирал всего флота, что ли, черт его подери!
Сначала Драчун никак не ответил на оскорбительный выпад матроса. Он стоял не двигаясь, лицо его оставалось спокойным. Но когда до него дошел смысл сказанного, он повернулся и с изумлением посмотрел на меня. Затем он снова обернулся и, стиснув зубы и сжав кулаки, уставился на моряков, которые неверным шагом брели по улице.
— Что… — начал он, затем перевел дыхание и разжал кулаки, но взгляда с них так и не спускал.
Напротив вокзала, на другой стороне улицы расположилась еще одна тележка с пирожками; с ее владельцем Драчун был в дружеских отношениях, хотя и считал его «бабой и сукиным сыном». Я думаю, что подобное суждение основывалось на том, что этот человек полагал нужным начищать упряжку своего пони и медные ободки печурки. Он обтирал также бутыль с томатным соусом каждый раз, когда ему приходилось ею пользоваться. Такое поведение, с точки зрения Драчуна, свидетельствовало о том, что человек он никчемный и трусоватый.
Матросы стали и его спрашивать о ценах на пирожки. Их реакция на его ответ заставила продавца поспешно ретироваться, и это полностью подтвердило, что Драчун определил его характер правильно. Драчуна это разозлило, но матросов подбодрило и, подойдя вплотную к торговцу, они изложили ему во всех подробностях, что он должен сделать со своими пирожками.
Владелец тележки, побледневшее лицо которого серым пятном выступало на фоне сгущающейся темноты, взглядом молил Драчуна о помощи. Драчун сорвал передник, швырнул его на тележку и побежал через дорогу. Я последовал за ним.
Если его решительная манера и навела моряков на размышление, вида они не показали и встретили его насмешками и хохотом.
— Катись назад, к своей конине, папаша, — крикнул один из них долговязый малый, который, сострив, всякий раз оглядывался на своего спутника за одобрением, без которого он сразу же увял бы и которое делало присутствие этого дружка просто необходимым для него.
Приблизившись к противнику, Драчун принял боевую позу, ставшую за многие годы хорошо знакомой тысячам посетителей стадионов. Он выпрямился, откинул голову назад, прижал локти к бокам и выставил вперед кулаки точь-в-точь кулачный боец со старинной гравюры.
При виде этих приготовлений к бою рослый матрос впал в бешенство. Он пригнулся, поднял согнутые в локтях руки и, приплясывая, попятился. Он отшатывался то в одну сторону, то в другую, словно увертываясь от ударов. Он делал скачок вперед и тотчас отпрыгивал. Так в его представлении должен был вести себя знаменитый боксер, выигрывающий финальную схватку чемпионата; по мере того как в его сознании ясней вырисовывался этот образ, он менял положение рук, ног и головы.
Каждое его движение было карикатурой на изящество и мастерство. Он и не делал попыток схватиться с Драчуном. Эти минуты были слишком драгоценны, демонстрация ловкости вдохновляла его и вселяла в него мужество — слишком обидно было бы свести все дело к кровавой драке.
Он делал вокруг Драчуна большие круги, как овчарка, охраняющая стадо. Его дружок держался рядом и подбадривал его одобрительными возгласами. Драчун медленно поворачивался, чтобы матрос не оказался у него за спиной, но вдруг это ему надоело, он ринулся вперед и вплотную приблизился к матросу, продолжавшему размахивать руками. В следующее мгновение могучие кулаки Драчуна заработали как поршни, нанося короткие стремительные удары по ребрам и животу моряка.
